Томми провел несколько раз расческой по сухим волосам.
Бесполезно.
Они вышли из комнаты вместе, Томми остановился, чтобы
запереть дверь. В холле, как и следовало ожидать, было холодно.
– Ладно, ты можешь это сделать, если хочешь, –
сказал Марклин. – Но я не вернусь обратно. Они могут пользоваться всем,
что я оставил в этой комнате.
– Это было бы совершенно глупо. Ты запакуй вещи, как
если бы уезжал по нормальным причинам. Почему, черт возьми, так нельзя?
– Я не могу оставаться здесь.
– А что будет, если ты проглядишь что-нибудь в своей
комнате – такое, что разоблачит все наше дело?
– Нет. Уверен, ничего подобного не случится.
Коридоры и лестница опустели. Возможно, они оказались
последними из послушников, услышавших звон колокола.
Мягкий шепот голосов поднимался с первого этажа. Когда они
подошли к подножию лестницы, Марклин увидел, что там все обстояло хуже, чем он
мог себе вообразить.
Только посмотреть на эти свечи повсюду. Каждый, абсолютно
каждый одет в черное! Весь электрический свет был выключен. Тошнотворный поток
теплого воздуха окружил их. Оба факела сияли ярким пламенем. Святые Небеса! И
они завесили крепом окна в доме.
– Ох, это чересчур роскошно! – шепнул
Томми. – Почему никто не подсказал нам переодеться?
– От всего этого определенно тошнит, – сказал
Марклин. – Учти, я даю им всего пять минут.
– Не будь проклятым идиотом, – сдавленно прошипел
Томми. – Куда подевались остальные послушники? Я вижу везде только
стариков, повсюду одни лишь старики.
Их всего было около сотни, стоящих или маленькими
обособленными группами, или просто поодиночке возле стен, вдоль темных дубовых
панелей. Седые волосы повсюду. Ладно, конечно, молодые члены тоже где-нибудь
здесь.
– Пойдем, – сказал Томми, ущипнув Марклина за
руку, и потянул его в холл.
На банкетном столе был накрыт великолепный ужин.
– Великий боже, какой проклятый пир, – сказал
Марклин. Его затошнило при виде жареных барашков и говядины, чаш с дымящимся
картофелем и стопок, блестящих тарелок и серебряных вилок. – Да, они едят,
они действительно едят! – прошептал он Томми.
Множество пожилых мужчин и женщин спокойно и медленно
раскладывали еду по своим тарелкам Джоан Кросс сидела в инвалидном кресле.
Джоан рыдала. И здесь же восседал внушительный Тимоти Холлингшед, носитель
бесчисленных титулов, явственно нарисованных на его породистом лице, надменный,
как всегда, и без единого пенни в кармане.
Элвера передала сквозь толпу графин с красным вином. Бокалы
стояли на серванте. «Наконец есть что-то, чем я бы мог воспользоваться, –
подумал Марклин. – Я могу найти применение этому вину».
Внезапная мысль пришла ему в голову: скоро он будет свободен
от всего этого, полетит самолетом в Америку, расслабится, скинет ботинки…
Стюардесса будет предлагать ему ликер и изысканную еду. Дело всего нескольких часов.
Колокол продолжал звонить. Как долго будет продолжаться эта
пытка? Несколько человек вблизи него разговаривали на итальянском. Все сидевшие
на короткой стороне стола были старыми ворчливыми британцами, друзьями Эрона, в
большинстве своем уже отошедшими от дел. И кроме того, там была молодая женщина
– по крайней мере, казавшаяся молодой. Черные волосы и густо накрашенные веки и
ресницы. Да. Но если присмотреться, можно заметить, что все они старейшие члены
ордена, а не просто дряхлые старики. Там стоял Брайан Холловей из Амстердама, а
рядом – анемичные лупоглазые братья-близнецы, работавшие в Риме.
Никто из них в действительности не смотрел ни на кого, тем
не менее они говорили друг с другом. И в самом деле, обстановка была
торжественная. Отовсюду раздавался тихий шепот, поминали Эрона: Эрон такой,
Эрон сякой… всегда обожали Эрона, всегда восхищались Эроном… Казалось, они
полностью забыли о Маркусе – и хорошо сделали, подумал Марклин, особенно если
бы знали, сколь дешево он был куплен.
– Пригубите немного вина, джентльмены, – спокойно
проговорила Элвера.
Она указала жестом на ряды хрустальных бокалов. Старинные
фужеры. Все убранство старинное. Вот хотя бы эти античные серебряные вилки с
глубокими инкрустациями или старая посуда, извлеченная из каких-то хранилищ,
чтобы ее наполнили сливочной помадкой и мороженым.
– Нет, благодарю вас, – кратко сказал
Томми. – Не могу есть, когда приходится держать тарелку и бокал в руках.
Кто-то рассмеялся сквозь низкий гул шепота и бормотания.
Другой голос вознесся над остальными. Джоан Кросс сидела в одиночестве в самом
центре собравшихся, лбом опираясь на руку.
– Но о ком мы скорбим? – спросил Марклин
шепотом. – О Маркусе или об Эроне?
Он должен был сказать хоть что-то. Свечи излучали
раздражающий свет, хотя темнота плыла вокруг него. Он моргнул. Ему всегда
нравился запах чистого воска, но этот был невыносимым. Полный абсурд.
Блейк и Талмадж разговаривали в углу на повышенных тонах.
Холлингшед присоединился к ним. Насколько было известно Марклину, им всем было
далеко за пятьдесят. Куда же подевались остальные послушники? Ни одного не
видно. Не было даже Анслинга и Перри, надутых маленьких монстров. Что
подсказывает ему собственный инстинкт? Что-то очень дурное, совсем дурное.
Марклин шел за Элверой, пытаясь удержать ее за локоть.
– Мы имеем право присутствовать здесь?
– Да, конечно, вы должны быть здесь, – ответила
Элвера.
– Но мы не одеты.
– Не имеет значения. Вот, выпейте, пожалуйста.
На этот раз она подала ему бокал. Он отставил тарелку на
длинный край стола, возможно нарушив этикет: никто не совершил ничего
подобного. Боже! Какое изобилие! Здесь была огромная зажаренная кабанья голова
с яблоком в пасти, молочные поросята в окружении фруктов на дымящихся
серебряных блюдах. Смешанные ароматы мяса были превосходны, он не мог не
признать этого. Он почувствовал голод! Какой абсурд!
Элвера вышла, но Натан Харберсон сидел очень близко к нему,
смотря на него вниз со своего высокого древнего кресла.
– Орден всегда так поступает? – спросил
Марклин. – Устраивает такой банкет, когда кто-нибудь умирает?
– У нас есть свои ритуалы, – сказал Натан
Харберсон почти печальным тоном. – Мы очень старый орден. Мы серьезно
относимся к своим обетам.
