– Ну, тогда мы отправимся в какое-нибудь место, где
встречаются иностранцы, верно? У них всегда при себе паспорта. Или туда, где
получают паспорта Подыщем, как говорится, подходящего в части внешнего сходства
человека и отберем у него паспорт. А ты, как я погляжу, не настолько
сообразительна, сколь себя считаешь, да? Ведь это так просто, что понятно даже
ребенку.
Они пришли к паспортной конторе и стали поджидать удачного
случая у выхода, потом отправились вслед за высоким мужчиной, который только
что получил паспорт. В конце концов Лэшер преградил ему путь. Роуан стояла
поодаль, с ужасом наблюдая, как ее спутник ударил незнакомца и отобрал у него
удостоверение личности. Очевидно, этот акт насилия остался мало кем замеченным,
если вообще кто-нибудь обратил на него внимание. На улице, переполненной
народом и городским транспортом, было очень шумно, так что у Роуан разболелась
голова. Надо отдать Лэшеру должное, он провернул операцию с удивительной
легкостью. Ему даже не потребовалось проявлять излишнюю грубость. Выражаясь его
языком, он просто обездвижил незнакомца и завладел его паспортом. А потом,
схватив беднягу за шиворот, затащил его в подъезд. Вот и все.
Теперь по документам он стал Фредериком Ламарром, двадцати
пяти лет от роду, жителем Манхэттена.
Человек, изображенный на фотографии, оказался вправду очень
похож на Лэшера. А когда тот слегка укоротил волосы, то на первый взгляд
различий вообще невозможно было найти.
– Но этот человек. Вдруг он умер, – предположила
Роуан, когда они шли по многолюдной улице.
– Мне до него нет никакого дела. Я вообще не испытываю
к человеческим созданиям никаких особых чувств, – ответил Лэшер. Но тотчас
у него на лице отпечаталась гримаса удивления. – А я сам разве не являюсь
человеком? – Стиснув голову руками, он быстро устремился вперед,
беспрестанно оборачиваясь, чтобы убедиться, что она не потерялась, хотя всегда
утверждал, что ощущает ее по запаху даже тогда, когда их разделяет толпа.
Лэшер пытался припомнить все, что касается собора, в который
когда-то отказалась идти Сюзанна, потому что боялась церковных развалин. Какая
она была невежественная! Невежественная и унылая. Но с некоторых пор горная
долина опустела! Он говорил, что Шарлотта умела хорошо писать. Она оказалась
гораздо сильнее Сюзанны и Деборы.
– Они все были моими колдуньями, – рассказывал он
Роуан. – Я давал им в руки золото. Едва я узнал, как его раздобыть, как стал
приносить им все, что мог. О господи, не могу нарадоваться тому, что я снова
живу на этом свете. Что могу ощущать землю у себя под ногами. Могу поднимать
руки вверх и чувствовать, как земля притягивает их вниз!
Вернувшись в отель, они вновь занялись составлением
хронологической последовательности событий. Лэшер подробно описал каждую из
ведьм, начиная с Сюзанны и кончая Роуан. К удивлению Роуан, в этот список он
включил и Джулиена, который шел по счету четырнадцатым. Она не стала заострять
на этом внимание, потому что заметила, какое огромное значение Лэшер придавал
цифре тринадцать. Он беспрестанно повторял, что тринадцать ведьм породят ту, у
которой достанет силы выносить ему ребенка Создавалось такое впечатление, будто
к этому факту Майкл не имел никакого отношения, будто он не приходился
рожденному ребенку отцом Рассказывая о своем прошлом, Лэшер произносил какие-то
странные слова – maleficium, ergot, belladonna, – а однажды даже
разразился целой тирадой по-латыни.
– Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовала
Роуан. – Почему только я оказалась способной дать тебе рождение?
– Не знаю, – простодушно бросил он.
Лишь с наступлением вечера ее осенила догадка: передавая
свои впечатления об имевших некогда место событиях, он был начисто лишен
чувства соизмеримости в их описании. Так, он мог битый час рассказывать о том,
в какие одежды была облачена Шарлотта и как тускло на ней выглядели прозрачные,
ниспадающие фалдами шелка, которые до сих пор стояли у него перед глазами, а
потом всего в нескольких словах поведать о перелете семьи из Сан-Доминго в
Америку.
Когда Роуан спросила его о смерти Деборы, он заплакал.
Описать ее оказалось ему не под силу.
– Все мои ведьмы. Я принес им смерть. Уничтожил их всех
тем или иным способом. Кроме самых сильных, которые причиняли мне боль. Тех,
которые истязали меня, принуждая повиноваться.
– И кто это был? – полюбопытствовала Роуан.
– Маргарита, Мэри-Бет, Джулиен! Будь он трижды
проклят! – Он громко расхохотался и, вскочив на ноги, принялся изображать
добропорядочного джентльмена Джулиена, который сначала завязывал шелковый
галстук four-in-hand
[33]
, потом надевал шляпу и выходил из дому, после чего
доставал сигару и, отрезав кончик, вставлял ее в рот.
Это выглядело очень театрально, как настоящее представление,
в котором Лэшер перевоплощался совершенно в другой образ и умудрялся даже
изречь несколько слов на ломаном французском.
– Что такое four-in-hand? – спросила Роуан.
– Не знаю, – откровенно признался он, – хотя
только что знал. Я находился в его теле вместе с ним. Ему всегда это было по
душе. В отличие от прочих, которым мое присутствие не нравилось. Обыкновенно
все ревностно оберегали от меня свои тела. И посылали меня к тем, перед кем
испытывали страх либо кого желали наказать или неким образом использовать.
Лэшер сел и сделал еще одну попытку овладеть бумагой и
ручкой, которые любезно предоставлял своим гостям отель. Потом снова припал к
груди Роуан и принялся попеременно сосать то из одного соска, то из другого.
Наконец она заснула. Они спали вместе. Едва Роуан открыла глаза, как они снова
предались древнему как мир инстинкту, вздымаясь к сладостной вершине снова и
снова и погружаясь в океан блаженства до тех пор, пока силы Роуан не
истощились.
В полночь они отправились во Франкфурт.
Это был ближайший самолет, летящий через Атлантику.
Роуан боялась, что об украденном паспорте заявят в полицию.
Но Лэшер успокоил ее, сказав, что механизм международных перевозок работает из
рук: вон медленно. И вообще, людской мир слишком нерасторопен по сравнению с
миром духов, где все либо свершается со скоростью света, либо вообще пребывает
в покое.
– Я боюсь музыки! – произнес Лэшер, слегка
замешкавшись перед тем, как надеть наушники.
Наконец он предался слушанию льющихся прямо ему в уши
звуков, безотчетно откинувшись на спинку сиденья и невидящим взором уставившись
в пустоту. Музыка настолько его захватила, что, если бы не отбивающие ритм
пальцы, можно было подумать, будто он невменяем. Этого занятия ему вполне
хватило до самой посадки.
