Однако человеческие детеныши всегда рождаются
неоформившимися и даже более неоформившимися, чем был он. По крайней мере, так
можно было сказать на первый взгляд. Он попросту выглядел более развитым
ребенком. Но далеко не монстром, нет.
Роуан помогала ему ходить, не уставая удивляться потоку его
речи и звенящему смеху. Однако в отличие от человеческого ребенка он был далеко
не слаб и вполне мог держаться на ногах без посторонней помощи. Оправившись от
первого потрясения, связанного с приходом в этот мир, он начал знакомиться с
окружающей обстановкой. Казалось, что он узнавал все, что видел, и всему давал
правильные названия. Как выяснилось, он не мог выносить красный цвет, который
его почему-то пугал.
Повинуясь его желанию не прикасаться к ярким тонам, Роуан
одела его в темно-коричневую одежду. Его кожа выглядела и пахла как у
новорожденного младенца. Однако в отличие от обыкновенного ребенка он уже имел
довольно зрелую мускулатуру, и с каждой минутой силы его росли.
Потом вошел Майкл, и началась страшная драка.
Наблюдая за своим первенцем во время рукопашной схватки,
Роуан видела, как буквально на глазах менялись его движения – от неловких
раскачиваний, напоминавших некий сумасшедший танец, до вполне размеренных
жестов, призванных вывести противника из равновесия, что в конце концов ему
удалось. Причем он сделал это с такой неподдельной легкостью, что можно было
подумать, будто он не отдавал себе отчета в том, как ему это удалось.
Роуан могла поклясться: не оттащи она его вовремя в сторону,
он убил бы Майкла на месте. То уговаривая его, то стращая, она поволокла его на
улицу и почти силком затолкнула в машину. По дороге она включила сигнализацию,
и вой сирены, к счастью, так напугал его – он вообще не переносил громких
звуков, – что им овладело сильное замешательство, которым Роуан не
преминула воспользоваться.
Пока они ехали в аэропорт, он без умолку рассказывал ей о
своих впечатлениях. О том, как ему виделся мир с его ярко очерченными формами,
а также о том, каким захватывающим было ощущение сравняться по своим размерам с
остальными людьми, которых встречал за окном машины. В том мире, где он
находился прежде, он взирал на них сверху или даже изнутри, но никогда не имел
возможности смотреть на них так, как видели друг друга они сами. Подобные
впечатления он мог получить, лишь вселившись в живущее на земле существо, что
всегда было сопряжено с мучениями. Правда, с Джулиеном все обстояло совсем
иначе. Впрочем, это долгая история.
У него оказался очень выразительный голос, который был
удивительным образом похож на голос Майкла, но, как ей показалось, отличался
лирической протяжностью. Кроме того, он говорил без малейшего акцента Всякие
звуки заставляли его подпрыгивать. Он то и дело мял в руках жилет Роуан,
очевидно, желая прощупать структуру ткани, и почти не переставая смеялся.
В аэропорту он постоянно принюхивался то к воздуху, то к
коже Роуан, делая многократные попытки ее поцеловать, так что она была
вынуждена всякий раз их пресекать. К этому времени он уже вполне освоился с
вертикальным положением тела и ходил как нормальный человек. Когда они вошли в
вестибюль аэропорта, им овладело столь радостное возбуждение, что он начал
бегать и прыгать, а услышав звуки, льющиеся из радиоприемника, который
проносили мимо, принялся под них раскачиваться из стороны в сторону, словно в
трансе. Подобные детские выходки ей доводилось наблюдать снова и снова.
Наконец они сели в самолет, летящий в Нью-Йорк, который
избрали только по той причине, что он был ближайшим по расписанию. Ей было все
равно, куда отправиться, лишь бы поскорее покинуть родной город. Охваченная
паникой, она испытывала потребность защищать своего ребенка, пока он не
успокоится и наконец не разберется, что за странное явление природы собой
представляет. Она ощущала за него ответственность и относилась к нему так,
будто имела на него права. Эти чувства одновременно волновали и пугали ее,
равно как вызывали в ней неуемную гордость.
Она дала рождение этому существу, сотворила его тело. И
поэтому никому не позволит распоряжаться его судьбой, никому не даст забрать
его у нее и где-нибудь запереть на замок. Но при всем при том она понимала, что
не способна трезво мыслить. От всего происшедшего у нее путались мысли. Кроме
того, после родов она еще была очень слаба и все время, пока они находились в
аэропорту, пребывала на грани потери сознания. Когда они садились в самолет, он
поддерживал ее, торопливым шепотом комментируя свои попутные впечатления и
приправляя их замечаниями, основанными на некоторых событиях прошлого.
– Мне все знакомо. Помнится, Джулиен говорил, что
настанет эра чудес. Он предсказывал, что те механизмы, которые были так
необходимы в его время, устареют уже через десяток лет. «Взгляни на эти
паровозы, – сказал бы сейчас он, – как быстро они ездят по рельсовой
дороге. А каковы автомобили! Никогда бы не подумал, что на них можно так скоро
передвигаться». Понимаешь, в чем штука? Он все это предвидел. И если
собственными глазами узрел бы самолет, то, очевидно, был бы в восторге. Я даже
знаю, как работает мотор. Высокооктановое топливо получается из вязкой жидкости
и превращается в пар, и…
Роуан снова и снова пыталась угомонить его словоохотливость,
которая до чрезвычайности ее утомила. Наконец ей удалось найти выход: она
уговорила его попробовать писать. Но оказалось, что делать это он совсем не
умеет – не умеет даже держать ручку. Но зато он мог читать и с любопытством разглядывал
всякий кусок бумаги с напечатанным текстом, который попадался ему в руки.
В Нью-Йорке он потребовал, чтобы Роуан купила ему
магнитофон. Когда она засыпала в номере «Хемшли-палас», он начинал бродить по
комнате взад-вперед и, когда ему в голову приходила какая-нибудь любопытная
мысль, бросался к магнитофону, чтобы наговорить ее в микрофон:
«Теперь у меня появилось настоящее ощущение времени, его
пульсирующего ритма. Создается такое впечатление, будто до изобретения часов в
мире существовало чистое тиканье, некое естественное измерение времени,
возможно связанное с биением наших сердец или ритмом дыхания. Я испытываю на
себе действие даже малейших изменений температуры. Холод мне явно не по нутру.
Я не чувствую, когда голоден, а когда нет. Но Роуан должна хорошо питаться. Она
слаба, и от нее пахнет болезнью…»
Роуан проснулась от невероятного эротического возбуждения –
он так сильно сосал ей грудь, что у нее заболел сосок. Вскрикнув и открыв
глаза, она увидела его голову у себя на груди, а пальцы – на животе. Вторая,
левая грудь на ощупь была тверда, как кусок мрамора.
На мгновение ее охватил страх. Ей захотелось позвать
кого-нибудь на помощь. Оттолкнув его, Роуан сказала, что закажет еду для них
обоих, и после того, как повесила трубку, собралась сделать еще один звонок.
– Кому? – строго осведомился он.
