Кроме всего прочего, нечто странное, не постижимое
человеческим разумом творилось с самим домом, который как будто снова стал
живым. В тот самый миг, когда Майкл очнулся в объятиях Моны, он ощутил в себе
давно дремлющее знание – не покидающее его никогда ощущение чьего-то незримого
присутствия, в котором теперь лишний раз утвердился. Он до сих пор отчетливо
помнил, что в ту незапамятную ночь дом выглядел совсем по-другому, чем сейчас,
и даже поскрипывал, как в старые добрые времена. Конечно, для Майкла
по-прежнему оставалось загадкой, откуда доносилась музыка и как его угораздило
оказаться в постели вместе с Моной. Уж не вернулись ли к нему былые
паранормальные способности? Не стал ли он вновь видеть то, что обычному зрению
недоступно?
Однако в разговоре они с Моной ни словом не касались
происшедшего с ними в ту ночь. Надо отдать Эухении должное, она тоже держала
рот на замке. Не иначе как бедная старушка возомнила Майкла насильником и
монстром. Впрочем, если смотреть со стороны, он вполне соответствовал этой
характеристике, когда, не справившись с охватившим его наваждением, всецело
отдался страсти. Наверное, ему никогда не удастся забыть представшего тогда его
взору зрелища, когда Мона, до боли знакомая и настоящая, стояла возле
маленького патефона – точь-в-точь такого, как тот, который они позже нашли в
тайнике библиотеки.
Но они с Моной ни разу не вернулись в разговоре к событиям
той ночи. Смерть Гиффорд смела все на своем пути.
Прошлым утром, оплакивая свою тетю, Мона старалась
восстановить в памяти приснившийся ей накануне сон, в котором она, ударив свою
тетю, сбила ее с ног, причем сделала это намеренно и со злобой. Старуха Эвелин,
держа правнучку в своих объятиях, пыталась ее успокоить, повторяя, что это был
просто сон и что Мона ни в чем не виновата Потом Майкл взял Мону за руку и
произнес:
– Во всем, что здесь произошло, виноват только я. К
смерти своей тети ты не имеешь никакого отношения. Это было всего лишь досадное
совпадение. Сама подумай: как ты могла это сделать? Ведь ты была здесь, а она –
там. Каким образом твои действия могли ее погубить?
Казалось, Мону подмывало огрызнуться с присущими ее возрасту
яростью и дерзостью, которые давно отметил в ней Майкл. Но помимо них он также
обнаружил в девушке граничащее с упрямством упорство в достижении цели и
хладнокровную независимость – качества, которыми нередко отличаются дети
алкоголиков и которые он имел возможность недавно испытать на себе. Безусловно,
Мона была не такая, как все. Ее нельзя было оценивать обыкновенными мерками. Но
так или иначе, у него все равно не было никакого морального права ложиться в
постель с тринадцатилетним подростком. И как только угораздило его это сделать?
Однако еще большее недоумение у него вызывала другая весьма любопытная
особенность, на которую он не мог не обратить внимания. Несмотря на то что
родственники, судя по всему, были в курсе всех событий, как ни странно, никто
из них не выразил по отношению к его поступку не только презрения, но даже
малейшего негодования.
На какое-то время его греховная выходка утонула в похоронной
суете. Исчезла, растворилась, перестала существовать. Ночью накануне поминок
Старуха Эвелин с Моной отправились в библиотеку и, сняв с полки книги, вскрыли
сейф, в котором обнаружили жемчуг, патефон и старую блестящую пластинку с
вальсом из знаменитой оперы Верди. Как ни странно, это был точь-в-точь такой же
патефон, как тот, что играл в ночь, проведенную Майклом вместе с Моной. Ему
хотелось расспросить об этой вещице, но Эвелин с правнучкой так возбужденно,
так бойко меж собой говорили, что он не решился прервать их беседу.
– Сейчас заводить его нельзя, – твердо заявила
Старуха Эвелин, – потому что сейчас у нас траур по Гиффорд. Закрой
пианино. И завесь зеркала. Будь Гиффорд среди нас, она велела бы это непременно
сделать.
Генри отвез Мону и Старуху Эвелин сначала домой, чтобы они
могли переодеться к поминкам, а затем – в похоронное бюро. Майкл поехал вслед
за ними, прихватив с собой Беатрис, Эрона, тетю Вивиан и еще кого-то из
родственников. Окружающий мир поразил, потряс и даже пристыдил его своей
вызывающей красотой – распустившимися за ночь новыми цветами и вылупившимися из
бутонов новыми листочками на деревьях. Только весенняя ночь может быть такой восхитительной
и нежной!
Как ни старались художники по макияжу, все равно Гиффорд
выглядела в гробу слишком неестественно. Короткие волосы казались слишком
черными, а лицо – чересчур худым, но еще больше бросались в глаза
огненно-красные губы. Все, начиная от кончиков сплетенных между собой пальцев
рук и кончая маленькой, выделяющейся под строгим шерстяным костюмом грудью,
казалось каким-то неправильным. Покойница напоминала тот самый манекен, который
не только не мог показать товар в лучшем свете, но был способен даже самую
стильную вещь превратить в никчемную тряпку. Словом, она была замороженной, и
этим было все сказано. Создавалось такое впечатление, что весь гроб был
подвергнут глубокой заморозке. Что же касается похоронного бюро «Метэри», то
оно ничем не отличалось от прочих своих собратьев: серые ковры, грандиозная
гипсовая лепнина под потолком, множество цветов и стулья в стиле времен
королевы Анны.
Поминки были устроены в духе Мэйфейров. Море слез, вина и
разговоров, толпы гостей, среди которых было несколько прелатов-католиков,
пришедших выразить свое сочувствие родственникам новопреставленной, а также
множество облаченных в бело-синие одеяния монахинь, чем-то напоминавших птиц. И
конечно, десятки деловых друзей, приятелей по юридической конторе, соседей по
«Метэри», которые в своих синих костюмах тоже весьма походили на представителей
пернатых.
Потрясение, ужас, кошмар. Пока родственники встречали с
восковой маской на лице каждого сокрушающегося по поводу их утраты знакомого
или родственника, мир за окном блистал в своем весеннем великолепии. Чтобы в
этом убедиться, достаточно было просто выйти за дверь.
После долгой болезни, депрессии и домашнего заточения Майкл
не уставал поражаться самым обыкновенным вещам, как будто увидел их первый раз
в жизни. Его забавляли как примитивные золотистые узоры на потолке, так и
безукоризненные в своей красоте цветы, сверкающие каплями росы в флюоресцентном
освещении. Ни разу в жизни Майклу не доводилось видеть на похоронах такого
множества плачущих детей – тех, кого привели попрощаться с покойной, поцеловать
ее и произнести молитву перед гробом. Гиффорд, казалось, просто спала в своей
ситцевой постели, хотя грим превратил ее чуть ли не в Бетти Крокер
[28]
и под
ним не проглядывалось ни единой собственной черты.
