До чего хороши были черноствольные дубы и низкая трава в
парке! После Марди-Гра осталось много неубранного мусора Он валялся в сточных
канавах и вокруг специальных контейнеров, которых всегда не хватало, чтобы
справиться с таким количеством отходов.
Эвелин шла дальше. Когда она приблизилась к обветшалым,
выкрашенным в грязно-коричневый цвет передвижным туалетам, которые привезли
сюда на время Марди-Гра, в нос ей ударил мерзкий запах экскрементов. Но она не
остановилась и не повернула назад, а двигалась дальше и дальше по
Луизиана-авеню. Куда бы она ни бросила взгляд, повсюду был мусор. Даже на
деревьях висели пластиковые бусы. Очевидно, кто-то забросил их туда во время
гулянья, а теперь они отливали бликами на солнце.
Она остановилась на перекрестке, ожидая, когда переключится
сигнал светофора Рядом с ней стояла прилично одетая темнокожая дама.
– Доброе утро, Патрисия, – поприветствовала ее
Эвелин.
Та в недоумении уставилась на нее из-под своей черной
соломенной шляпки:
– Неужели это вы, мисс Эвелин? Но что вы тут делаете?
– Направляюсь в Садовый квартал. Со мной все будет
хорошо, Патрисия. У меня есть трость. Хотелось бы еще надеть шляпу и перчатки,
но их у меня в гардеробе, к сожалению, не нашлось.
– Какая досада, мисс Эвелин! – воскликнула пожилая
дама мягким, бархатистым голосом.
Патрисия была премилой старушенцией, которая почти никогда
не разлучалась со своим внуком – его темная кожа могла бы с возрастом
посветлеть, но, очевидно, этого не произошло, по крайней мере пока.
– О, за меня не переживайте, – сказала
Эвелин. – Где-то здесь, в Садовом квартале, находится моя внучатая
племянница. Мне надо отдать ей виктролу.
Внезапно Эвелин поняла, что ее приятельница ни сном ни духом
не ведает о таких вещах, как виктрола, и сразу же осеклась. Патрисия частенько
останавливалась у ворот дома Эвелин, чтобы перекинуться с ней словцом-другим,
но она ничего не знала о семейных делах. Да и откуда ей было знать?
Патрисия что-то говорила и говорила, но Эвелин не слышала ее
слов. Наконец зажегся зеленый свет. Пора переходить.
И бабушка Эвелин пошла по полосатому переходу настолько
быстро, насколько могла, потому что всякий шаг – как вперед, так и назад – был
для ее старческих сил расточительно трудным.
Но несмотря на все свое усердие, Эвелин так и не поспела за
светофором, чего с ней не случалось двадцать лет назад, когда она частенько
ходила этим путем в дом на Первую улицу, чтобы навестить бедняжку Дейрдре.
«Вся молодежь нынешнего поколения обречена, –
размышляла про себя она. – Принесена в жертву порочности и глупости
Карлотты Мэйфейр. В жертву той, которая насмерть отравила свою племянницу
Дейрдре. Но зачем думать об этом сейчас?»
Казалось, Эвелин терзали тысячи мучительных воспоминаний.
Смерть Кортланда, любимого сына Джулиена, который погиб,
упав с лестницы, тоже была на совести Карлотты. Помнится, его отнесли в
больницу Туро, которая находилась всего в двух кварталах от дома Эвелин. А сама
она сидела на террасе, откуда была видна кирпичная стена больницы. Какое было
для нее потрясение узнать, что Кортланд умер недалеко от нее в окружении
незнакомых ему людей из отделения интенсивной терапии.
Подумать только! Кортланд был ее отцом! Но это
обстоятельство никогда не имело для нее особого значения. Джулиен сыграл
большую роль в ее жизни, а также Стелла, но отец с матерью не дали ей ровным
счетом ничего, кроме физического существования.
Барбара Энн, мать Старухи Эвелин, умерла при родах. Так что
матери у Эвелин практически не было. Только камея, силуэт, портрет, написанный
маслом. «Видишь? Это твоя мать», – говорили ей. От матери ей достался
сундук, набитый старой одеждой, четки и несколько незаконченных вышивок,
которые, очевидно, предназначались для саше.
Мысли Эвелин прыгали с одной темы на другую. Тем не менее
она не переставала подсчитывать убийства, совершенные Карлоттой Мэйфейр,
которая была уже, слава богу, на том свете.
Убийство Стеллы было самым злостным из всех преступлений, в
которых была повинна Карлотта В те прекрасные дни тысяча девятьсот
четырнадцатого года Эвелин с Джулиеном предчувствовали приближение ужасных
событий, но предотвратить их были не в силах.
На какое-то мгновение перед внутренним взором Эвелин
возникли строчки одного стихотворения. Точно так же, как в тот далекий день,
когда она декламировала их вслух Джулиену в его спальне в мансарде. «Я их
вижу, – сказала она ему тогда. – Но не знаю, что они значат».
Карались ошибки бедой и несчастьем,
Кровавый кошмар их в пути ожидал.
Цветущий Эдем осенен был проклятьем,
И нынче юдолью скорбящих он стал.
О, какой сегодня прекрасный день! Сколько всплыло в памяти
давно дремавших воспоминаний! Да и настоящее тоже необычайно свежо и приятно. К
примеру, этот чудный легкий ветерок.
Эвелин все шла и шла вперед.
Вот она уже поравнялась с незастроенным участком земли в
Толедано. Неужели здесь ничего не собираются возводить? Невозможно без боли
смотреть на эти многоквартирные здания, такие незамысловатые, такие
отвратительные, а ведь на их месте когда-то возвышались великолепные особняки,
выглядевшие еще величественней, чем ее собственный дом. Сколько людей сменилось
здесь с тех времен, как она водила Алисию и Гиффорд в центр или на прогулку в
парк и они проходили мимо этих домов. Правда, сама улица все-таки сумела
сохранить свою былую прелесть. Вдруг, откуда ни возьмись, появился трамвай и с
грохотом начал поворачивать. Собственно говоря, вся улица представляла собой
один бесконечный поворот. Ничего не изменилось с тех пор, когда Эвелин ездила
на Первую улицу на трамвае. Конечно, сейчас она ни за что не рискнула бы это
сделать. Не стоило об этом даже думать.
Старуха Эвелин даже не могла припомнить, когда перестала
пользоваться этим видом транспорта. Не иначе как это случилось добрых несколько
десятков лет назад. А все началось с того, что однажды вечером, возвращаясь
домой, она споткнулась и чуть было не упала, при этом уронив сумки с покупками
от Марка Исаака и Мейсон Бланш. Правда, кондуктор помог ей их поднять, тем не
менее ее это очень расстроило и взволновало. В знак благодарности она, по
своему обыкновению, молча ему кивнула, слегка коснувшись его руки.
Нагнав на нее легкий порыв ветра, трамвай вскоре исчез, и
Эвелин осталась на островке безопасности совсем одна Казалось, поток машин
перед ней никогда не иссякнет. Ничто не могло заставить их остановиться, а
большой дом, ради которого она проделала столь длинный путь, был совсем рядом и
одновременно как будто в другом мире – на другой стороне улицы.
