Что же касается матери, то она отключилась еще в полдень.
Если бы ей удалось встать, чтобы взглянуть на карнавальное шествие по
Сент-Чарльз-авеню и Амелия-стрит, этот подвиг тоже можно было бы причислить к
несусветному чуду. Конечно же, от матери не отходила ни на шаг молчаливая
Старуха Эвелин. Она всегда начеку и может позвать на помощь, если вдруг Алисия
по неосторожности подожжет собственную постель. Оставлять Алисию одну было
небезопасно.
Итак, как говорится, все было схвачено. В доме на Первой
улице не было даже тети Майкла, Вивиан. Вместе с тетей Сесилией она отправилась
на всю ночь гулять куда-то в город. Мона видела, как они уезжали вскоре после
праздничного шествия. Эрон Лайтнер, этот таинственный ученый муж, удалился
вместе с тетей Беа. Мона слышала их разговор, когда они обсуждали, чьей машиной
лучше воспользоваться – его или ее. Мона всегда радовалась тому, что Беатрис
Мэйфейр проводит время с Эроном Лайтнером. В ее обществе Эрон как будто
сбрасывал с себя по меньшей мере лет десять. Сама же Беатрис относилась к тому
типу женщин, которые, несмотря на свой почтенный возраст, не перестают
пользоваться мужским расположением. Когда бы она ни появлялась на пороге
«Уолгрин»
[1]
, из всех подсобок к ней навстречу спешили мужчины, предлагая руку
помощи. Джентльмены не упускали случая поинтересоваться ее мнением относительно
качества шампуня от перхоти. Казалось, тетя Беа привлекала к своей особе
внимание мужчин играючи, исключительно ради шутки. Но если говорить об Эроне
Лайтнере, то здесь дело обстояло иначе. Он был тем единственным, которого она
по-настоящему желала, и это обстоятельство явилось совершенно новым поворотом в
ее судьбе.
То, что в доме на Первой улице осталась старая служанка
Эухения, вряд ли могло испортить дело, потому что она обитала в самой дальней
комнате и, как говорили, стоит ей принять на ночь стакан портвейна – и ее уже
никто не добудится.
Другими словами, все складывалось как нельзя лучше. В доме
практически никого не было – никого, за исключением мужчины, о котором мечтала
Мона Теперь, когда она узнала историю Мэйфейрских ведьм, вернее сказать, когда
она наконец добралась до длинного повествования, составленного Эроном
Лайтнером, тайна Первой улицы безудержно манила к себе. Конечно, у Моны
возникло множество вопросов по поводу прочитанного. Она узнала о том, что
тринадцать ведьм происходили родом из шотландской деревушки под названием
Доннелеит. В тысяча шестьсот пятьдесят девятом году там была привязана к столбу
и сожжена первая из них – несчастная хитроумная колдунья. О такой колоритной
истории рода другие могут только мечтать. А Моне довелось принадлежать к такому
семейству.
В истории Мэйфейров, которая создавалась на протяжении
нескольких веков, был целый ряд фактов, которые имели для Моны особое значение.
Но более всего ее заинтриговало жизнеописание дядюшки Джулиена.
Даже самая близкая Моне тетя Гиффорд в этот вечер находилась
вдалеке от Нового Орлеана – она скрывалась от всего и от всех в собственном
доме в Дестине, штат Флорида. Тетя Гиффорд, которая вечно беспокоилась о судьбе
клана, умоляла семью не собираться на Первой улице в канун Марди-Гра. Бедная
тетушка Гиффорд. Она и слышать не желала об истории Мэйфейрских ведьм и
расследовании Таламаски. «Я в это не верю!» – категорично заявляла она.
Жизнь тети Гиффорд была буквально насквозь пропитана страхом
Она затыкала уши, не желая слушать рассказы о прошлом, и только в последнее
время смогла сблизиться со своей бабушкой, древней Старухой Эвелин, потому что
та практически перестала говорить. Тете Гиффорд было неприятно даже упоминать о
том, что она доводилась внучкой Джулиену.
Подчас Моне становилось так жаль тетю Гиффорд, что она была
готова расплакаться. Казалось, тетя Гиффорд обрекла себя на страдания за весь
род. Никто из семьи не был опечален исчезновением Роуан Мэйфейр так, как она.
Никто, даже Райен. У нее воистину была добрая и нежная душа и исполненное любви
сердце. В чисто практических вопросах – когда, например, речь заходила о наряде
для школьных танцев, духах, которые больше подойдут тринадцатилетней девочке
(«Лаура Эшли»
[2]
, номер один), или о том, не пора ли начать брить ноги, –
лучшего советчика, чем тетя Гиффорд, было не найти. О подобных банальных вещах
вслух обыкновенно не говорят, однако Мона зачастую не могла принять решение без
посторонней помощи.
Итак, вернемся на Первую улицу. Любопытно, что же было у
Моны на уме в ту ночь на Марди-Гра, когда она, никем не замеченная, оказалась у
небезызвестного особняка? Что она собиралась делать? Этого никто не знал.
Вернее сказать, вряд ли на это мог кто-нибудь дать ответ, кроме нее самой. Все было
готово. Первая улица была полностью в ее распоряжении! «Мона, Мона,
входи! – казалось, шептал ей большой мрачный дом с белыми колоннами, в
котором когда-то жил и умер дядя Джулиен. – Это дом ведьм, а ты, Мона,
такая же ведьма, как и все остальные. Поэтому твое место здесь».
Уж не сам ли дядя Джулиен говорил с ней? Нет, это
невозможно. Стоит дать волю своему воображению – и начинаешь видеть и слышать
все, что тебе заблагорассудится.
Хотя все может быть. Во всяком случае, не исключено, что,
оказавшись внутри, она встретит призрак дяди Джулиена Вот было бы здорово!
Особенно если он окажется таким же веселым и добродушным, каким всегда
рисовался в ее воображении.
Перейдя улицу, осененную сводом ветвистого дуба, она
перебралась через ограждавшую дом кованую решетку и спрыгнула в заросли
кустарника, ощутив, как холодные влажные листья неприятно полоснули ее по лицу.
Затем поправила розовую юбку и, благополучно миновав на цыпочках участок рыхлой
земли, выбралась на выложенную плитами дорожку.
В замочную скважину было видно, что за входной дверью едва
теплился тусклый свет. Терраса утопала во мраке ночи, и стоявшие на ней
кресла-качалки было почти невозможно рассмотреть. Под стать ставням они были
окрашены в черный цвет. Сад, окружавший дом, казалось, обступил его плотным
кольцом и прижался так близко, будто слился в единое целое со зданием.
Сам особняк виделся Моне, как всегда, прекрасным,
таинственным и гостеприимным Правда, в глубине души она была вынуждена
признать, что гораздо милей он был ей в своем прежнем обличье – полуразрушенным
и в паутине. Таким, каким оставался в течение многих лет до того, как Майкл
взялся за его переустройство. Ей нравился дом в добрые старые времена, когда на
террасе в кресле-качалке сидела тетушка Дейрдре, а вокруг буйствовал дикий
виноград, готовый, казалось, заполонить весь дом.
