– Могу поклясться, что вы совершенно правы. Это был
Джон Нокс
[36]
со своими новыми реформами! Вплоть до кровавых костров Доннелейт
оставался могучим оплотом католиков. Его не мог покорить даже известный своей
жестокостью Генрих Восьмой. – И рассказчица, возвращаясь к прежнему
разговору, пустилась в пространные рассуждения о том, как ей претят все
политические и религиозные силы, разрушающие искусство и архитектуру. –
Представьте себе. Из-за них мы потеряли такие великолепные витражи!
– Да, красивые витражи.
Но Лэшер уже узнал от нее все, что она могла ему рассказать.
Вечером они снова вышли на прогулку. Лэшер был молчалив, ни
разу не пожаловался на голод и не проявил потребности в занятиях любовью. Тем
не менее ни на секунду не выпускал из поля своего зрения Роуан. Пока они шли по
травянистой равнине к собору, он все время двигался впереди. Большая часть
раскопок южного трансепта была защищена большой деревянной постройкой в виде
крыши. Двери в нее были заперты, но Лэшер, разбив окно, открыл дверь и
пропустил Роуан внутрь. Они очутились на развалинах часовни, стены которой
восстанавливал отряд студентов. Больше всего от земли была освобождена
центральная гробница, наверху которой было высечено изображение мужчины,
которое столь обветшало, что с трудом угадывалось. Лэшер остановился и окинул
гробницу взором сверху вниз, потом бросил взгляд на то, что удалось сделать на
месте окон. Очевидно, зрелище повергло его в такую ярость, что он начал
колотить по стенам руками и ногами.
– Прекрати, сюда в любой момент могут прийти, –
прикрикнула на него Роуан.
Но сразу замолчала. Пусть придут, подумала в этот миг она.
Пусть придут и заберут его в психушку. Однако от него не укрылся ее лукавый
взор и блеснувшая в ее глазах ненависть, которую она не в силах была в себе
тогда побороть.
Вернувшись на постоялый двор, он принялся снова прослушивать
магнитофонные записи. Потом выключил их и начал рыскать среди бумаг.
– Джулиен, Джулиен, Джулиен Мэйфейр, –
беспрестанно твердил он.
– Ты не помнишь его? Правда же?
– Что?
– Ты всех их забыл. Не помнишь, кто такой был Джулиен.
Не помнишь ни Мэри-Бет, ни Дебору, ни Сюзанну. Ты все забыл. Но хоть Сюзанну ты
помнишь?
Бледный как смерть, он вперился на нее преисполненным немой
ярости взглядом.
– Не помнишь, – в очередной раз констатировала
Роуан. – Ты стал все забывать, когда мы были еще в Париже. Теперь ты
вообще ничего не знаешь о них.
Лэшер приблизился к ней и упал на колени. Казалось, его
возбуждение достигло предела, а гнев сменился какой-то одержимой и неистовой
страстью.
– Я в самом деле не знаю, кто были они, – произнес
он. – Я даже не вполне уверен, кто такая ты. Но зато я теперь знаю, кто я!
Посреди ночи Роуан проснулась от того, что он совершал с ней
совокупление. Завершив его, Лэшер изъявил желание поскорее убраться из
Доннелейта, пока никому не пришло в голову их здесь искать.
– Эти Мэйфейры, должно быть, слишком умные люди.
Она горько рассмеялась.
– А ты что за отродье такое? – риторически
произнесла она– Откуда ты взялся? Ведь не я же тебя произвела на свет. Это уж я
теперь точно знаю. Ведь я не Мэри Шелли!
Остановив машину, Лэшер выволок Роуан на траву и начал
яростно бить по лицу. Он делал это с такой жестокостью, что едва не сломал ей
подбородок. Она вскрикнула, пытаясь предостеречь его от рокового удара, который
мог нанести ей непоправимое увечье. Тогда он перестал ее лупить, но продолжал
стоять перед ней со сжатыми кулаками.
– Я люблю тебя, – со слезами проговорил он, –
и ненавижу одновременно.
– Знаю. И вполне понимаю, что ты имеешь в виду, –
упавшим голосом ответила Роуан.
У нее так нещадно болело лицо, что ей казалось, будто он
сломал ей и нос и подбородок. Но, к счастью, этого не случилось. Наконец она
приподняла туловище и села на траву.
Лэшер грузно плюхнулся рядом с ней на четвереньки и принялся
ласкать ее своими большими теплыми руками. Оказавшись в полном замешательстве,
она от бессилия расплакалась у него на груди.
– О господи, что же нам делать?! – воскликнула
она.
Лэшер гладил ее, целовал, сосал грудь. Словом, вновь
прибегнул к своим дьявольским штучкам – старому, как мир, сатанинскому
искушению. Уходи прочь, проклятый Дьявол, обманом проникший в келью к монахине!
Однако что-то предпринять у Роуан не хватило мужества. А возможно, и физических
сил, ибо она была на грани истощения и уже давно позабыла, когда ощущала себя
нормальной, здоровой, полной жизненной энергии.
В другой раз они остановились для заправки. Увидев, что
Роуан прогуливается около телефонной будки, Лэшер вновь впал в неконтролируемое
бешенство. Но на этот раз, когда он ее схватил, Роуан принялась быстро читать
одно старое стихотворение, которому ее научила еще мать:
У мисс Макей случилась беда:
Ножи и вилки исчезли без следа.
А когда другая посуда убежала,
Так она об этом даже не знала!
Она еще не успела закончить, как Лэшер уже упал на колени,
сотрясаясь от смеха. Помнится, Роуан обратила внимание на его большие ступни.
Он умолял ее остановиться, но она продолжала читать нараспев:
Сын волынщика Билл
Поросенка утащил,
Поросенка съели,
Билла взгрели.
Вон он идет домой, сопли бахромой.
Лэшер бился в конвульсиях, наполовину плача, наполовину
смеясь.
– И у меня есть тоже кое-что для тебя, – вскочив,
выкрикнул он. Топая ногами и хлопая в ладоши, он пустился в пляс, затянув свою
песнь:
Свинья в ермолке вошла через дверь,
Смешной поросенок качает колыбель.
Тарелка прыгает на столе, как блошка,
Смотрит – горшок проглотил ложку.
Из-за двери вдруг вертел возник
И на пол сбросил пудинг-стих.
«Дриль-дриль, – хрихнул гриль. -
Кто не слушает меня?
Пузырек-констебль я,
Ну-ка все ко мне, друзья!»
Затем, стиснув зубы, Лэшер схватил ее и грубо затащил в машину.
