– Откуда ты это знаешь?
– Я уже говорил тебе. – Он внезапно осекся и
замолчал. Последнее время она стала замечать, что Лэшер стал более
скрытным. – Я знаю это потому, что это известно тебе. Когда я пребывал в
мире призраков, то ведал все, что ведали мои ведьмы. Это я…
– Что? О чем ты сейчас подумал?
По ночам он стоял у окна и смотрел на огни Парижа Он
по-прежнему занимался с ней любовью, невзирая на то, спала она или
бодрствовала. Его усы стали густыми и мягкими, а борода уже покрывала весь
подбородок.
Но родничок на темени до сих пор у него не закрылся.
Несомненно, он развивался по программе, совершенно отличной
от тех, по которым проходили этапы роста известные миру живые организмы. Роуан
пыталась сравнивать его с разными видами, перечисляя его характерные
особенности и находя подобные у других представителей фауны. Так, например, она
пришла к заключению, что его руки обладали силой, свойственной низшим приматам,
но имели более развитые пальцы и суставы. Любопытно было посмотреть, что
произойдет, если он сядет за пианино. Однако его слабым местом была зависимость
от большого количества кислорода. Не исключено, что из-за его недостатка Лэшер
мог задохнуться. Тем не менее эта особенность не мешала ему быть сильным. Очень
сильным Интересно, как он себя поведет, если окажется в воде?
Из Парижа они отправились в Берлин. Звучание немецкого языка
ему пришлось не по вкусу. Не то чтобы тот был ему противен, но, как Лэшер сам
выразился, показался ему слишком «острым». Он никак не мог привыкнуть к его
резким, пронзительным звукам и поэтому вскоре изъявил желание уехать из
Германии.
В ту неделю у нее случился выкидыш. Она почувствовала боль,
напоминающую схватки, и, прежде чем успела опомниться, вся ванная была залита
кровью, на которую она вытаращилась в полном недоумении.
Роуан по-прежнему убеждала себя в том, что нуждается в
отдыхе. Хорошо было бы расслабиться в каком-нибудь тихом местечке, где не будет
ни стихов, ни песен, не будет ничего, кроме тишины. Вглядываясь в лужицу крови,
Роуан, к своему глубочайшему удивлению, обнаружила в ней небольшой желеобразный
сгусток. Насколько ей было известно, эмбрион в этой стадии беременности должен
быть микроскопическим. Но то, что предстало ее взору, было вполне
членораздельно, и она даже могла разглядеть конечности. Это одновременно
восхитило и ужаснуло ее. По ее настоянию они отправились провести исследование
эмбриона.
Роуан ухитрилась провести в лаборатории три часа и сделать
кучу записей, пока им не стали задавать вопросы.
– Существует два вида мутации, – пояснила она
Лэшеру, – тот, который передается по наследству, и который не передается.
Твое рождение не случайно. Очень может быть, что ты представляешь собой… новый
вид. Но как это могло произойти? Неужели обыкновенное сочетание телекинеза…
Роуан снова перешла на научную терминологию. На этот раз из
лаборатории она похитила оборудование для анализа крови и взяла образцы своей
собственной крови, тщательно загерметизировав их в пробирках.
Лэшер мрачно улыбнулся ей.
– Ты не любишь меня по-настоящему, – холодно
произнес он.
– Конечно же люблю.
– Разве ты можешь любить правду сильнее тайны?
– А что значит, по-твоему, правда? – Она
приблизилась к нему и, положив ладони ему на лицо, посмотрела в глаза– Что ты
помнишь о прошлом? О начале своего пути? О том времени, когда люди еще не
пришли на Землю? Помнишь, ты говорил когда-то об этом. Говорил о мире духов и о
том, как духи учились у людей. Ты говорил…
– Ничего я не помню, – безучастно произнес он.
И, сев за стол, принялся перечитывать то, что написал. Потом
вытянул свои длинные ноги, откинул голову на спинку кресла – его волосы уже
достигли плеч – и, подложив под нее кулаки, принялся прослушивать свои
магнитофонные записи. Попутно он задавал вопросы Роуан, как будто хотел ее
проэкзаменовать: «Кто такая Мэри-Бет? Кто была ее мать?»
Роуан снова и снова перебирала в памяти историю семьи,
повторяя факты, известные ей из исследования Тала-маски, а также рассказы,
случайно услышанные от других. По его просьбе она описывала всех здравствующих
Мэйфейров, которых знала лично. Слушая ее долгими часами и беспрестанно
побуждая говорить дальше, он постепенно успокаивался.
Его поведение становилось сродни агонии.
– По природе я человек спокойный, – начинала
жаловаться она– Я не могу, не могу…
– Кто были братья Джулиена? Назови их по именам. Как
звали их детей?
В конце концов, когда ее одолевала такая усталость, что она
была не в силах пошевелиться, у нее начинались такие же спазмы в животе, как
при выкидыше.
– Я больше не могу это выносить, – жаловалась она.
– Доннелейт, – не обращая на ее реплику внимания,
произнес Лэшер. – Я хочу туда отправиться. – Он стоял у окна и
плакал. – Скажи, что ты любишь меня. Ты ведь любишь? И не боишься меня?
Прежде чем ответить, она надолго задумалась.
– Да, люблю, – наконец ответила она– Ты очень
одинок, и я люблю тебя. Вправду люблю. Но боюсь. Это сущее безумие – все, что
мы делаем. Как можно работать при такой организации дела? Нет, это не работа. А
какая-то мания. И к тому же я… боюсь тебя.
Когда он склонился над ней, Роуан, обняв ладонями его
голову, приблизила ее к своей груди. Когда он пил ее молоко, для нее наступали
минуты блаженного умиротворения.
Неужели он никогда не устанет от этого? И будет всегда
сосать ее грудь? От этой мысли ее одолел безудержный смех. Он навсегда
останется младенцем, причем таким, который умеет ходить, говорить и заниматься
любовью.
– И к тому же петь. Прошу не забывать и об этом! –
добавил он, когда Роуан поделилась с ним своими размышлениями.
Со временем Лэшер пристрастился подолгу смотреть телевизор.
Это позволило ей спокойно принимать ванну, не тяготясь его навязчивым
вниманием. Кровотечение у нее прекратилось. И теперь, нежась в теплой воде, она
вновь стала подумывать об Институте Кеплингера и о том, как бы наладить с ним
сотрудничество. Осмелься она это сделать, трудно даже представить, какой прорыв
в науке можно было бы совершить с помощью денег Мэйфейров. Если бы только она
не была в розыске. Но их обоих наверняка искали.
Роуан с самого начала допустила непростительную ошибку.
Нужно было спрятать Лэшера где-нибудь в Новом Орлеане, сделав вид, что он
вообще не появлялся на свет! Но когда он родился, она не могла трезво оценивать
обстоятельства. В то ужасное рождественское утро она вообще была не способна
соображать! Господи, как давно это было! С того времени, казалось, прошла целая
вечность!
