– Нам придется работать быстро, пока ткань находится в
оптимальном…
– Очень сложно перейти барьер, – сказала женщина.
– Но кто вы? – спросила Роуан.
У окна сидел Рембрандт – старый, усталый, с всклокоченными
волосами и похожим на картошку носом. Она спросила, что он об этом думает, а он
лишь поднял сонный взгляд, а затем взял ее руку и положил ей на грудь.
– Я знаю эту картину, – сказала она. –
Молодая невеста…
Роуан проснулась. Часы пробили два. Она подождала, не
открывая глаз, думая, что сейчас последуют другие удары – наверное, не меньше
десяти, – и это будет означать, что она проспала все на свете. Но всего
два? Это слишком поздно.
Откуда-то издалека доносилась музыка. Играл клавесин,
аккомпанируя низкому голосу. Звучал неторопливый, скорбный рождественский гимн,
один из старых кельтских гимнов о младенце в яслях. Аромат хвои, чуть
сладковатый, смешивался с запахом горящих поленьев. Как тепло и уютно.
Она лежала на боку и смотрела, как на стеклах постепенно
застывает узорчатый иней. Очень медленно из воздуха начала выплывать фигура
мужчины, стоящего спиной к окну, со сложенными на груди руками.
Она прищурилась, наблюдая за процессом: смуглое лицо с
блестящими зелеными глазами, сформированное миллиардами крошечных клеток,
становилось все отчетливее. Джинсы и свитер скопированы идеально, до мельчайших
деталей, как на фотографиях Ричарда Аведона, где можно различить каждый волосок
на голове. Он опустил руки и приблизился к ней, передвигаясь вовсе не бесшумно.
А когда он наклонился, она разглядела на его коже поры.
Значит, мы ревнуем, вот как? Она коснулась его щеки, лба –
точно так, как дотрагивалась до Майкла, и ее пальцы не провалились в пустоту:
под ними словно было живое тело.
– Солги ему, – тихо произнес он, едва шевеля
губами. – Если любишь его, солги.
Ей казалось, что она почти ощущает дыхание на своем лице. А
потом она увидела, что силуэт Лэшера стал полупрозрачным и сквозь него вновь
просвечивает окно.
– Не исчезай, – попросила она. – Побудь еще
немного.
Но видение дернулось и поплыло в воздухе, как газетная
вырезка, пойманная ветром. Она почувствовала охватившую его панику, удушливые
волны которой докатились и до нее.
Она протянула руку, чтобы схватить его запястье, но пальцы
сжали пустоту. Порыв воздуха обдал ее жаром, пролетел над кроватью, раздул
шторы и осел белым инеем на оконном стекле.
– Поцелуй меня, – прошептала она, закрывая глаза.
Ее лица и губ словно коснулись прядки волос. – Нет, этого мало. Поцелуй
меня.
Он медленно собрал оставшиеся силы, и его прикосновение
стало более ощутимым. Сказывалась усталость после материализации. Усталость и
испуг. Его собственные клетки почти полностью прошли молекулярное слияние с
чужеродными клетками. Где-то должен быть остаток после реакции, или мельчайшие
частички материи разбились в такую мелкую пыль, что проникли в стены и потолок
точно так, как он проникает в них.
– Поцелуй меня! – потребовала она и почувствовала,
как ему трудно. Но уже через секунду невидимые губы прижались к ее губам и
невидимый язык проник ей в рот.
«Солги ему».
«Да, конечно. Я ведь люблю вас обоих…»
Он не слышал, как она спустилась. В холле было сумрачно и
тихо. В центральном камине зала пылал огонь. Кроме того, зал освещали
развешанные на ели гирлянды с маленькими мигающими лампочками.
Роуан остановилась в дверях, любуясь Майклом, который,
забравшись на самую вершину лестницы возле ели, завершал последние штрихи и
едва слышно насвистывал в такт старинной ирландской рождественской песне,
звучавшей по радио.
Как печально. Роуан почему-то представила дремучий старый
лес зимой. И этот мелодичный свист был таким тихим, почти неуловимым. Она
как-то раз уже слышала эту песню. У нее было смутное воспоминание о том, что
она слушала ее вместе с Элли, которую эта мелодия растрогала до слез.
Роуан прислонилась к косяку, разглядывая огромное дерево,
сплошь усыпанное похожими на звезды крошечными огоньками, и вдыхая густой
хвойный аромат.
– А вот и она, моя спящая красавица, – произнес
Майкл и улыбнулся той любящей улыбкой, при виде которой ей каждый раз хотелось
броситься к нему в объятия.
Но она не шевельнулась – просто стояла и смотрела, как он
легко и быстро спускается по лестнице и подходит к ней.
– Тебе лучше, моя принцесса? – спросил он.
– Как все дивно. И песня такая печальная. – Она
обняла мужа за талию и положила голову ему на плечо, глядя на ель снизу
вверх. – Ты отлично потрудился.
– А теперь начинается самое интересное, – сказал
он и, чмокнув Роуан в щеку, увлек за собой в соседнюю комнату, где на маленьком
столике возле окна стояла открытая картонная коробка. Майкл жестом предложил заглянуть
внутрь.
– Какая прелесть! – Она вынула из коробки
маленького белого фарфорового ангела с едва заметным румянцем на щечках и
позолоченными крылышками. Потом заметила тонко расписанную фигурку Санта-Клауса
и крошечную фарфоровую куколку, наряженную в настоящий красный бархат. –
Изумительные игрушки. Откуда они? – Она взяла в руки золотое яблочко и
чудесную пятиконечную звезду.
– Они у меня целую вечность. Я учился еще в колледже,
когда начал их коллекционировать. Я даже не предполагал, что они предназначены
для этого дерева, для этого зала, но так оно и есть. Вот, выбирай первую
игрушку. Я без тебя не начинал. Хотел, чтобы мы сделали это вместе.
– Выбираю ангела, – сказала она, приподняла
игрушку за крючок и понесла к дереву, чтобы лучше рассмотреть в мягком
освещении.
Ангелок держал в своих ручках крошечную позолоченную арфу, а
на его маленьком личике все было нарисовано как полагается: тонкие красные
губки, голубые глазки. Она подняла игрушку как можно выше и зацепила крючок,
ставший невидимым в темноте, за пружинящую ветку. Ангел вздрогнул и застыл в
воздухе, словно колибри в полете.
– Ты думаешь, ангелы тоже зависают в воздухе, как
колибри? – спросила она шепотом.
– Да, скорее всего, – сказал он. – Ты же
знаешь, каковы они: любят покрасоваться, к тому же могут делать все, что им
захочется.
Майкл подошел сзади и поцеловал ее волосы.
– И как только я жила здесь без тебя? – спросила
она.
