Глава IV
Танцующие эвридики
Ах, как они танцевали, как пели, как извивались смуглые гибкие тела под томительно-волшебную музыку, исходившую, казалось, из самых небесных сфер! И все эти танцы, танцовщицы, музыканты были для него — князя!
Два барабана, свирели, бубны и лютня, и чудесная мелодия томно обволакивала мозг, а полунагие девушки танцевали, то приседая, то кружась, а вот, упав на колени, разом склонили головы, доставая волосами пол, и тут же вскочили на ноги, побежали, размахивая руками в такт барабанам и бубну. Ох, девы, девы, танцующие эвридики!
Эти нагие восточные танцы напомнили Вожникову Орду: знаменитую танцовщицу Ай-Лили с ее «кордебалетом» и даже саму царицу, великую ханшу Айгиль, ставшую правительницей с помощью и по слову великого князя.
Девушки двигались так же, как и те, в Новом Сарае, столь же томно и страстно. Эти смуглые гурии, готовые завлечь в свои сети любого вменяемого мужчину, словно упали своим танцем прямо на сердце Егору, вызвав цепь воспоминаний, приятных и не особо, но тем не менее князю хотелось вспоминать. Восток… Орда… Как много оказалось связано с этим в его здешней жизни! Айгиль, Ай-Лили… да что там говорить — сама княгиня Елена! Не ордынский плен — так и не встретились бы… Значит, и тут Восток, восточные ритмы, напевы, без которых ничего не было бы… Играй, играй флейтист! Бейте, барабаны, звените, цимбалы и бубны! Пой, лютня, пой, расскажи до конца свою историю волшебной и неземной любви, ибо о чем еще могла бы быть эта история, выраженная в этой чарующей музыке, танце и томных взглядах прекраснейших гурий, словно сошедших с каменной патоки Альгамбры, одного из прекраснейших дворцов гранадского эмира Юсуфа ибн Юсуфа, приславшего столь дивный подарок «великому правителю далеких полночных стран».
Смешно звали эмира — Юсуф ибн Юсуф, или, как посмеивался про себя Вожников, вспоминая старинный фильм, Бурухтан-Бурухтан Второй-Второй. Поглощенный интригами кастильцев и возможными кознями Арагона, князь как-то совсем забыл о Гранаде, последнем исламском анклаве на Пиренейском полуострове, колдовской стране цветущих апельсиновых садов, резных мечетей и сладкой гаремной неги, населенной маврами, берберами, мувалладами, мосарабами и сефардами. Гранада… Анклав, на который давно никто не нападал, без чего Реконкисту — отвоевание христианских земель — нельзя было считать законченной. Не завоевали… ни кастильцы, ни Арагон — наверное, у них и между собой поводов для раздора хватало, а может быть, Бурухтан… то есть Юсуф, подсуетился — эмир, говорят, хитрый. Еще бы не хитрый, вон каких девок прислал! Гурии. Как есть, гурии.
А муваллады кто? Евреи? Нет, это сефарды — евреи, а муваллады — местные, принявшие когда-то ислам… скорей, их предки приняли. Те же христиане, что жили — живут сейчас в Гранаде, — это мосарабы. Интересно, кто эти девушки? Христианки? Наверное, так — мусульманки бы не открывали столь бесстыдно лицо… Впрочем, перед императором, наверное, можно…
Хотя тут сейчас и кроме Егора много кого собралось из верных соратников — сидели, рты раскрыв! Тот же Этьен де Виньоль — скромник Ла Гир, — ишь, как уставился, да и Осборн, командир лучников, — можно подумать, никогда женщин не видел! Что уж говорить о наемниках — Фьорентини, фон Шельзе, Вексберге и всех прочих немцах! Так и пялились…
И князь счел за лучшее убрать девчонок подальше. Просто поднялся на ноги да хлопнул в ладоши:
— Все! Идите, красавицы, отдыхайте. А вы, друзья мои, — Егор повернулся к собравшимся за длинным столом гостям, — прошу, поднимите кубки. Я смотрю, вы что-то про них забыли, а?
— Забудешь тут… — облизав пересохшие губы, прошептал сидевший поодаль Сен-Клер. — Такие чудесницы… А, господа мои, давайте за женщин выпьем! За наших женщин — за жен, за любовниц… за всех!
— Славный тост, — с улыбкой похвалил князь. — За женщин всегда стоит выпить.
Звякнули кубки, и терпкое вино с запахом винограда и пряных трав наконец полилось неудержимой рекой, словно кто-то взорвал плотину, сдерживавшую бурную алкогольную реку, пьянящую и манящую многих ничуть не хуже только что исчезнувших прелестных фей.
— И все ж хороши были девки! — Воевода Онисим Раскоряка, крякнув, вытащил застрявшую в бороде рыбью кость. — Похоже, наши, ордынские… Что ты там мелешь, Арман? Да знаю я, что не наши, что подаренные… этим, как его… Юсупом, да.
Потом помянули павших, выпили за воинское счастье, опять за женщин… Выпили и снова налили, а потом юный нормандский рыцарь шевалье де Сен-Клер взял в руки лютню — и все принялись громко орать «Л’ом армэ» (L’Homme arme’) — «Воинский человек». Сия канцона, очень похожая на незатейливые, но громкие песенки группы «Кисс», являлась в те времена чем-то вроде гимна европейского рыцарства.
— Ломме, ломме, лом армэ! — пристукивая кубками по столу, вдохновенно вопили собравшиеся, забыв и прекрасную арабскую музыку, и чувственных гурий. — Лом армэ, лом армэ!
От такой песенки содрогнулся бы и слон, за неимением которого приняли удар столы и посуда. Хорошо хоть стекла было мало, в основном серебро, золото — все-таки парадный ужин, пир в честь посланцев эмира Гранады.
Посланцы — смуглый седобородый муж в ослепительно белом тюрбане и с ним трое женоподобных юношей — к воинским песнопениям отнеслись, в общем, спокойно… как и до того — к гуриям. Ну, к гуриям-то они привыкли, а вот к «Л’ом армэ»…
Однако не критиковали, сидели спокойно, вина, как и положено мусульманам, не пили, а пили шербет да время от времени жевали какую-то бурую дрянь, отчего пришли в состояние полной нирваны и выглядели сейчас еще чище самых отъявленных пьяниц. У старика даже тюрбан сполз набок, да и вообще бы свалился на пол, кабы один из томных юношей не подхватил, не поправил.
Попев песни, стали плясать, приглашая дам из местного истеблишмента — всяких там высокопоставленных дочек, племянниц, жен, на фоне танцовщиц-гурий выглядевших, надо сказать, довольно-таки бледно. Впрочем, выпили уже немало. Все.
Гранадцы долго не сидели, видать, чувствам их все же тут было достаточно противно, тем более многие каталонцы на них посматривали, мягко говоря, без особой симпатии — все-таки мавры! А потому старик в чалме — умного человека видать сразу! — вовремя все просек, сослался на усталость и, откланявшись, удалился вместе со своей свитой. Ну и славно! Как говорится, баба с возу…
— Что, что ты там сказал про кобылу, мой любезный Ла Гир?
— Кобылу? А, вы имеете в виду коня, сир, — догадался Этьен де Виньоль. — Кони тут ни при чем, просто мой рыцарь, шевалье Арман де Сен-Клер, хотел с вами поговорить… да, видно, уже не сможет.
— Кто не сможет? Я? — нормандец приподнял уроненную на стол голову и, сделав видимое усилие, уселся, словно и не пил. — Просто хотел доложить. Ну, об инквизиции…
— Потом доложишь, — махнул рукой князь. — Хотя можно и сейчас. Отойдем вон к окошку. Кстати, я вам говорил, что очень скоро к нам придет подкрепление? Мои друзья, ватажники, из далекой Руси! Быть может, я вас даже на неделю покину — поеду навстречу… Так что, если что — не ищите.
