Описывать свою жизнь в Сан-Франциско Майклу было несколько
легче. Он рассказал ей о Элизабет и о том, как аборт разрушил их отношения с Джудит,
о странной пустоте нескольких последних лет своей жизни и о чувстве ожидания
чего-то, хотя он не знал, чего именно. Он говорил о своей любви к архитектуре в
целом и к каждому зданию в отдельности, о том, какие дома строились в
Сан-Франциско прежде и какие предпочитают строить сейчас, упомянул о старом
отеле на Юнион-стрит, который так мечтал восстановить. Потом он подробно описал
те дома, которые особо любил в Новом Орлеане, и объяснил, почему не видит
ничего особенного в том, что в некоторых особняках обитают привидения. Ведь
каждый дом это нечто большее, чем место для жилья, а потому не удивительно, что
он способен завладеть душой человека.
Им было легко разговаривать и таким образом все лучше
постигать внутренний мир друг друга, после того как близость позволила им
узнать друг друга физически. Майкл с интересом отнесся к рассказам Роуан о
плавании на яхте, о том, как это здорово – в одиночестве стоять на мостике с
чашкой кофе в руке и слушать, как за стенами рулевой рубки завывает ветер. Сам
он не испытывал особой тяги к таким прогулкам, но слушал о них с удовольствием.
Его буквально завораживали сопровождавшие рассказ скупые жесты, а изменчивое
выражение ее серых глаз приводило в восхищение.
Майкл даже отважился заговорить о тех фильмах, где в изобилии
присутствовали образы кровожадных, мстительных младенцев и детей, и о своих
ощущениях во время их просмотра – о том, что ему казалось, будто весь
окружающий мир вступает с ним в беседу. Возможно, он был тогда на грани
безумия. Но кто знает, быть может, большинство пациентов сумасшедших домов
оказались там лишь только потому, что слишком реально воспринимали свои мечты и
иллюзии? Что она думает по этому поводу?… И еще… Взять, например, смерть… Он
много думал о ней, но самое важное предположение возникло у него в голове
совсем недавно, незадолго до падения в воду: вполне вероятно, что смерть
другого человека является единственным по-настоящему сверхъестественным
событием, которое мы способны воспринять.
– Я не имею в виду медиков. Речь об обычных людях, живущих
в современном мире. Суть в том, что… В общем, глядя на лежащее перед нами тело,
мы понимаем, что жизнь ушла из него… и сколько ни кричи, сколько ни бей по
нему, сколько ни старайся воскресить это тело – оно мертво, окончательно и
бесповоротно мертво.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Роуан.
– Учти еще, что большинству из нас приходится лицезреть
покойника не больше одного-двух раз за двадцать лет. А то и вообще никогда.
Нынешняя Калифорния – это цивилизация людей, ни разу не видевших смерти собственными
глазами. А главное – не желающих видеть. Услышав, что кто-то умер, они, скорее
всего, полагают, что несчастный забыл о здоровом питании или ленился бегать
трусцой…
– К тому же каждую смерть они воспринимают как
убийство, – негромко рассмеялась Роуан. – Иначе с чего бы они стали
натравливать на врачей своих адвокатов?
– И это тоже. Но проблема гораздо глубже. Люди не
желают верить в неотвратимость собственной смерти. А когда умирает кто-то
другой, все совершается за закрытыми дверями. Если же незадачливый покойник
обладал настолько дурным вкусом, что вопреки всем правилам пожелал быть
похороненным с соблюдением всех положенных погребальных обрядов, гроб даже не
открывают. В современном обществе намного предпочтительнее мемориальная служба
в каком-нибудь фешенебельном месте, где подают суши и белое вино. При этом
приглашенные на церемонию даже не упоминают вслух, зачем они сюда пришли.
Знаешь, мне приходилось бывать на таких службах, где даже не называли имени
покойного! Но если кому-то все же доведется увидеть мертвое тело – я не имею в
виду врача, сиделку или гробовщика, – это становится подлинно
сверхъестественным событием. Возможно, единственным, свидетелем которого есть
шанс оказаться…
– Тогда позволь упомянуть о другом сверхъестественном
событии, – с улыбкой перебила его Роуан. – Представь, перед тобой на
палубе лежит мертвое тело. Ты начинаешь шлепать его, разговаривать с ним… и
вдруг… глаза открываются, и тело оживает…
При этих словах Роуан одарила Майкла такой восхитительной
улыбкой, что он не выдержал и принялся вновь осыпать ее страстными поцелуями.
На этом обсуждение столь щекотливой темы и завершилось.
Самое главное, своими безумными рассуждениями он не
оттолкнул Роуан от себя: она слушала его очень внимательно, стараясь не
пропустить ни единого слова.
Но почему в его жизни должно произойти что-то еще? И откуда
у него ощущение, что сейчас он отодвигает какое-то другое, более важное
событие?
И вот Майкл лежал на ковре, думая о том, до чего же ему
нравится Роуан и как сильно его тревожат ее тоска и одиночество. Ему очень не
хотелось покидать ее; тем не менее он должен уехать.
Голова была на удивление ясной – Майклу нравилось это
ощущение. Еще бы! За все прошедшее лето он впервые смог так долго обходиться
без выпивки. Роуан налила ему новую чашку кофе. Очень приятный вкус. Чтобы
избавиться от мелькания образов и картин, Майклу пришлось снова надеть
перчатки. Лучше не видеть ни Грэма, ни Элли, ни множество незнакомых мужчин –
весьма симпатичных, надо признаться. Несомненно, все они – прежние партнеры
Роуан.
Сквозь восточные окна и стеклянную крышу немилосердно палило
солнце. Майкл слышал, как Роуан возится на кухне. Наверное, следовало бы встать
и помочь ей, что бы она ни говорила. Однако ее возражения прозвучали весьма
убедительно:
– Я люблю готовить – в этом процессе есть нечто сродни
хирургии. Так что лежи спокойно.
Майкл думал, что встреча с Роуан стала первым действительно
важным для него событием за все эти недели – только благодаря ей он смог на
какое-то время отвлечься от мучительных воспоминаний о случившемся и забыть о
собственных переживаниях. Как приятно и легко на душе, когда думаешь не о себе,
а о ком-то другом. Размышляя об этом сейчас, в заново обретенном состоянии
ясности ума, Майкл обнаружил, что с момента приезда сюда к нему вернулась
способность к концентрации. Он мог сосредоточиться на их разговоре, на их
интимной близости и на узнавании друг друга. А ведь в течение долгих дней,
проведенных в заточении, его внимания хватало лишь на одну страницу книги или
на несколько эпизодов фильма, и это нередко буквально выводило его из себя –
раздражало не в меньшей степени, чем бессонница.
