– Когда я прочла о силе твоих рук, то ни на миг не
усомнилась в ее существовании. И поняла, каково тебе приходится. Необыкновенные
способности отдаляют нас от окружающих. Нам не приходится ждать понимания от
других. Даже при том, что они собственными глазами видели, что именно ты делал.
Что же касается моей силы, ее проявления не должен видеть никто, потому что это
никогда не должно повториться.
– Но тем не менее ты боишься, что это может произойти
снова? – спросил Майкл.
– Не знаю. – Роуан взглянула на него. – Стоит
мне вспомнить о тех смертях – и на меня наваливается огромное чувство вины. У
меня нет ни цели, ни замыслов, ни планов. Вина встает между мной и жизнью. И
тем не менее я живу, причем лучше, чем кто-либо из моих знакомых.
Роуан негромко и горестно рассмеялась.
– Каждый день я отправляюсь в операционную. У меня
интересная жизнь. Но не такая, какой могла бы быть…
Слезы потекли снова. Взгляд ее был устремлен на Майкла, но
казалось, что она смотрит сквозь него. Солнце, ярко освещавшее тоненькую
фигурку, играло в ее золотистых волосах.
Майклу нестерпимо захотелось обнять Роуан – он больше не в
силах был видеть ее страдания, прекрасные серые глаза, покрасневшие от слез,
гримасу душевной боли, прорезавшую уродливыми морщинами гладкую кожу лица и
заострившую его черты. Внезапно кожа разгладилась и лицо вновь приняло прежнее
выражение.
– Мне хотелось рассказать тебе обо всем этом, –
неуверенно заговорила она прерывающимся голосом. – Хотелось… оказаться
рядом с тобой и, что называется, излить душу. Наверное, я надеялась, что… раз я
спасла тебе жизнь, может, каким-то образом…
Не в силах долее сдерживаться, Майкл медленно встал и обнял
ее. Он крепко прижимал Роуан к себе, целовал шелковистую шею, залитые слезами
щеки и даже сами соленые капли.
– Ты правильно сделала.
Слегка отстранив Роуан, он торопливо сорвал и отбросил в
сторону перчатки. Какое-то время он пристально смотрел на свои руки, потом
перевел взгляд на Роуан.
В ее глазах, наполненных сверкающими в пламени камина
слезами, читалось легкое удивление. Чуть помедлив, Майкл коснулся пальцами ее головы,
провел по волосам, погладил щеки…
– Роуан…
Усилием воли он постарался поскорее прекратить беспорядочное
мелькание бредовых образов и приказал себе видеть только ее, ту, которая была
сейчас в его объятиях. И вновь где-то глубоко внутри возникло удивительное
обволакивающее ощущение, точно такое же, какое на миг вспыхнуло в нем по дороге
сюда. Внезапно его словно ударило током, по всему телу разнесся нестройный гул,
и он почувствовал, что знает о Роуан все: о том, насколько она честна и
порядочна, о присущей ей от природы глубинной доброте, о том, сколь насыщенна
ее жизнь. Калейдоскоп сменяющихся, сталкивающихся между собой образов лишь
подтверждал истинность того, что он уже постиг, правильность его впечатления в
целом. И только это имело сейчас значение.
Руки Майкла скользнули под халат, коснулись нежного,
стройного тела, такого восхитительно горячего под его избавившимися от перчаток
пальцами. Он наклонился и поцеловал ее грудь… Сирота, одинокая, испуганная, но
до чего же сильная, неукротимо сильная.
– Роуан, – снова прошептал он. – Пусть сейчас
будет важным только это.
Она вздохнула и будто обмякла на его груди, точно сломанная
травинка. Под натиском разгоравшегося желания боль ее отступила.
Майкл лежал на ковре, подперев голову левой рукой. Правая
небрежно держала над пепельницей сигарету. Чуть в стороне стояла чашка с
горячим кофе. Должно быть, уже девять утра. Он позвонил в представительство
авиакомпании, и ему предложили лететь дневным рейсом.
Однако мысль о расставании с Роуан будила в душе тревогу.
Ему нравилась эта женщина – так, как до сих пор не нравился никто. Правильнее
сказать, он был буквально околдован ее умом и в то же время почти болезненной
ранимостью, беззащитностью, которая трогала Майкла до глубины души, пробуждая
желание уберечь, оградить ее от всего, что способно причинить боль. Сознание
собственной значимости доставляло такое наслаждение, что ему даже сделалось
стыдно.
Они проговорили несколько часов подряд – спокойно, уже без
настоятельного стремления до конца излить душу и эмоциональных всплесков. Роуан
рассказывала, как она росла здесь, в Тайбуроне, и почти каждый день ходила на
яхте, заменявшей ей самые лучшие школы. Она вновь упомянула о рано проявившейся
тяге к медицине, к серьезным научным исследованиям, о том, как мечтала об
открытиях в духе Франкенштейна, только более продуманных и перспективных. Потом
у нее обнаружился и в полной мере проявился талант хирурга. Роуан не хвасталась
этим – она просто рассказывала о хирургии, о волнующем чувстве, охватывающем ее
в операционной, о радостном удовлетворении после каждой удачной операции. Она
вспоминала об отчаянии, захлестнувшем ее после смерти приемных родителей,
спастись от которого помогала только работа. Вот почему она большую часть
времени проводила в клинике, а иногда стояла за операционным столом до тех пор,
пока не начинала валиться с ног. Ее мозг, руки и глаза существовали словно сами
по себе, отдельно от нее самой.
Майкл в свою очередь рассказывал ей о мире, в котором вырос
он, испытывая при этом легкое чувство ущербности. Однако вопросы, которые
задавала Роуан, свидетельствовали о ее несомненном интересе. Он назвал себя
«выходцем из рабочей среды» и в ответ на просьбу Роуан постарался как можно
подробнее описать особенности жизни там, на Юге, и в первую очередь убогий
домишко с покрытыми линолеумом полами, цветущую в крохотном садике ялапу,
непростой быт больших семей, похороны, на которые собиралось множество народу…
Да, наверное, все это звучит для нее необычно и кажется странным. Он и сам сейчас
воспринимает прошлое именно так, хотя воспоминания о нем причиняют боль и он
отчаянно скучает по родному дому.
– Мои видения и те, с кем я беседовал там, не имеют ко
всему этому никакого отношения. Просто мне хочется вернуться в родные края,
пройтись по Эннансиэйшн-стрит…
– Так называлась улица, на которой ты рос? Какое
красивое название
[6]
.
Майкл не стал рассказывать Роуан про сточные канавы,
поросшие травой, про мужчин, с неименными жестянками пива сидевших на ступенях
крыльца, про неистребимый запах вареной капусты и про то, как от грохота
товарных поездов, тащившихся по прибрежной ветке, дребезжали стекла в окнах.
