– Представляешь, в этом существе поддерживали
жизнь, – говорила Роуан. – Аборт сделали на четвертом месяце. Знаешь,
он разрабатывал способы поддержания жизни утробных плодов, извлеченных даже на
более ранних сроках. Он планировал выращивать эмбрионы в пробирках, но не для
того, чтобы потом вернуть их в материнское чрево, а чтобы сделать источником
органов для трансплантации. Ты бы слышал его доводы! Утробный плод играет
жизненно важную роль в человеческом существовании – вот так! Но я должна
сделать одно поистине ужасное признание: все увиденное и услышанное
заинтересовало меня, поразило и захватило полностью. Я мгновенно оценила
потенциальные перспективы использования живого трансплантанта, понимая, что
пройдет немного времени – и появится реальная возможность создавать здоровый
мозг для больных, находящихся в коме. Боже мой, я прекрасно сознавала, что со
своими способностями могла бы осуществить его идею!
Майкл кивнул:
– Понимаю. Ужас от увиденного и непреодолимое
искушение.
– Именно так. Надеюсь, ты веришь, что я могла бы
сделать головокружительную карьеру в науке и мое имя появилось бы в медицинских
монографиях рядом с именами других гениев. Иными словами, я была рождена для
этого. Когда после долгих лет учебы и поисков себя я открыла неврологию,
доросла до нее, если можно так выразиться, я словно достигла горной вершины. И
почувствовала себя там как дома.
Медленно всходило солнце. Его лучи упали туда, где стояла
Роуан, но она даже не заметила этого. Она снова беззвучно плакала и тыльной
стороной ладони вытирала со щек катившиеся градом слезы.
Через несколько минут она успокоилась и продолжила свой
рассказ – о том, как убежала из лаборатории, отказалась от дальнейшей
исследовательской работы, а следовательно, от всех будущих достижений, пытаясь
таким образом спастись от дикого, страстного, необузданного желания обрести
безграничную власть над клетками утробного плода и их удивительной
приспосабливаемостью к внешней среде. Если бы только Майкл способен был в
полной мере понять, какое широкое применение могли получить клетки зародышей –
ведь в отличие от других трансплантантов они продолжают развиваться в
предоставленной им среде, не приводя при этом в действие защитную реакцию
иммунной системы своего нового хозяина, то есть не провоцируя отторжение.
– Понимаешь, речь шла о колоссальных, безграничных
возможностях. А теперь вообрази количество «сырья», первичного материала –
многомиллионную армию живых неличностей. Разумеется, это противозаконно.
Знаешь, что ответил тот человек, когда я упомянула об этом? Он сказал, что
законы против подобных действий приняты потому, что всем известно, что они
совершаются.
– Ничего удивительного, – прошептал Майкл. –
Именно так и устроен мир.
– На тот момент я убила лишь двоих. Но в глубине души
твердо знала, что сделала это. Все дело в особенностях моего характера – в
умении сделать выбор и нежелании мириться с поражением. Можешь называть это
необузданностью темперамента. Или неконтролируемой яростью. Ты только
представь, какими ценными в научной карьере могли оказаться моя решительность,
отказ от признания любых авторитетов, способность к действию и стремление
следовать только своим, пусть совершенно безнравственным и даже гибельным
путем. Это не просто сила воли – слишком уж много во мне страсти, вдохновения и
увлеченности.
– Возможно, это можно назвать непреклонной
решимостью, – подсказал Майкл.
Она кивнула.
– Любой хирург, будь то мужчина или женщина, по сути
своей исполненный решимости интервент. Ты идешь в операционную, берешь
скальпель и сообщаешь пациенту, что собираешься удалить ему половину мозга, но
зато потом он почувствует себя лучше. На такое хватит смелости только у очень
решительного, внутренне собранного, уверенного в себе и крайне смелого
человека.
– Слава Богу, такие люди есть, – откликнулся
Майкл.
– Возможно, – горько улыбнулась Роуан. – Но
самоуверенность хирурга не идет ни в какое сравнение с тем, что могло
проявиться во мне в ходе лабораторных экспериментов. Я хочу поделиться с тобой
еще одним секретом. Уверена, ты сможешь меня понять, потому что сам обладаешь
необыкновенными способностями. Кому-либо из докторов рассказывать об этом
бесполезно – я даже не пытаюсь.
В процессе операции я отчетливо вижу все, что делаю. Иными
словами, держу в голове детальную и многогранную картину последствий каждого
своего действия. Мой мозг руководствуется именно этими образами. Когда ты лежал
бездыханным на палубе яхты и я делала тебе искусственное дыхание рот в рот, я
мысленно видела твое сердце, твои легкие и то, как они наполняются воздухом. А
прежде чем убить того человека в «джипе» и маленькую девочку, я зримо
представила их наказанными, видела, как они истекают кровью. Тогда мне не
хватало знаний, чтобы вообразить свершаемое более подробно, но суть от этого не
менялась, все происходило точно так же.
– Роуан, но смерть этих людей могла быть естественной.
Она покачала головой.
– Нет, Майкл, это сделала я. И та же сила направляет
меня, когда я стою у операционного стола. Благодаря той же силе я спасла тебя.
Майкл не произнес в ответ ни звука – он ждал продолжения.
Меньше всего ему сейчас хотелось спорить с Роуан. Ведь она единственная готова
выслушать и понять его. И совершенно не нуждается в возражениях. Тем не менее
Майкл отнюдь не во всем был с нею согласен.
– Об этом никто не знает, – продолжала она. –
Я стояла в пустом доме, плакала и разговаривала сама с собой. Во всем мире у
меня не было человека ближе, чем Элли, но я никогда не смогла бы рассказать ей
об этом. И знаешь, что я сделала? Я попыталась обрести спасение в хирургии –
избрала наиболее прямой и жестокий метод вторжения в человеческую жизнь. Но
никакие, пусть даже самые сложные и успешные, операции не могут заставить меня
забыть о том, на что я способна. Я убила Грэма.
Знаешь, в тот момент, когда мы с Грэмом находились в кухне…
думаю… я вспомнила Мэри-Джейн, ту девочку на площадке, и мужчину в «джипе»… Мне
кажется, я действительно решила воспользоваться своей силой. Насколько я помню,
мне представилось, как лопается артерия… Наверное, я намеренно убила его.
Хотела, чтобы он перестал причинять боль Элли. Это я заставила его умереть.
Роуан умолкла, словно сомневалась в сказанном или, быть
может, только сейчас поняла, что все произошло именно так. Она отвернулась и
смотрела теперь на простиравшееся за окном водное пространство, уже успевшее
обрести голубизну; на поверхности воды играли ослепительные солнечные блики. По
заливу скользили многочисленные парусные яхты. Только сейчас Майкл увидел
прекрасные аллеи вокруг особняка и белые домики, разбросанные по
темно-оливкового цвета холмам. На фоне чудесного пейзажа Роуан показалась ему
еще более одинокой и потерянной.
