– Я понимаю, мистер Карри. Как только мы приедем,
можете сразу же отправляться на яхту и делать что угодно. Но я, честное слово,
была бы рада для начала приготовить вам что-нибудь поесть.
– Это не принесет мне никакой пользы, доктор Мэйфейр…
Позвольте задать вам один вопрос… Насколько мертвым я был, когда вы подняли
меня на борт?
– Полная клиническая смерть, мистер Карри. Никаких
видимых признаков жизни. Еще немного – и процесс стал бы необратимым. Разве вы
не получили моего письма?
– Вы мне писали?
– Да-а… Теперь я понимаю, что нужно было самой приехать
к вам в больницу.
Майклу подумалось, что она ведет машину как автогонщик,
переключая передачи только когда мотор начинает скрежетать.
– Вы сказали доктору Моррису, что на палубе я не
произнес ни слова…
– Вы что-то пробормотали: то ли какое-то слово, то ли
чье-то имя. Я толком не расслышала. Отчетливо разобрала лишь звук «л»…
– Звук «л»…
Остальные ее слова потонули во внезапно наступившей тишине.
Майкл куда-то проваливался… Он сознавал, что находится в машине и доктор
Мэйфейр продолжает что-то говорить, что они только что пересекли Линкольн-авеню
и через парк Голден-Гейт направляются к парку Президио… И в то же время Майкл
уже пребывал в совершенно другом месте: он оказался на пороге пространства сна,
где слово, начинавшееся с буквы «л», означало что-то неимоверно важное, сложное
и одновременно знакомое. Его окружает толпа существ… они подходят все ближе и
ближе… они вот-вот заговорят… Портал…
Майкл тряхнул головой. Надо сфокусироваться… Но видение уже
распадалось. Его охватила паника.
Когда доктор Мэйфейр резко затормозила перед светофором на
Гири-стрит, Майкла отбросило назад и буквально вдавило в кожаное сиденье.
– Надеюсь, человеческие мозги вы оперируете не так, как
водите машину? – спросил он, чувствуя, что лицо у него буквально пылает.
– Почему же? Именно так и оперирую.
От светофора она поехала немного медленнее.
– Простите меня, – снова заговорил Майкл. – Я
просто нашпигован извинениями. Только и делаю, что извиняюсь, с тех пор как это
случилось. Разумеется, проблема не в вашей манере вести машину. Проблема во мне
самом. В общем-то, до того случая я был… вполне обыкновенным. Я хочу сказать,
просто одним из тех счастливых людей, понимаете?
Кажется, она кивнула в ответ, однако выглядела при этом
словно отрешенной, погруженной в собственные мысли. Доктор Мэйфейр сбавила
скорость – они подъезжали к шлагбауму перед мостом, так плотно окутанным
туманом, что, оказавшись на нем, автомобили словно растворялись в пространстве.
– Вы хотите поговорить со мной? – спросила она, не
поворачивая головы и провожая взглядом исчезающие в тумане машины. Потом
вытащила из куртки долларовую бумажку и подала дежурному смотрителю. – Вам
необходимо поделиться своими ощущениями?
Майкл вздохнул. Рассказать о том, что с ним творится, задача
невыполнимая. Но если он начнет, то уже не сможет остановиться – вот это самое
скверное.
– Мои руки… вы знаете… Дотрагиваясь до предметов, я
вижу разные образы, но эти видения…
– Расскажите мне о них.
– Я знаю, о чем вы думаете. Вы ведь врач. И вы
полагаете, что это временное нарушение деятельности долей головного мозга или
какая-нибудь еще ерунда в том же роде.
– Нет, я думаю совсем о другом.
Она поехала быстрее. Впереди из тумана выросли уродливые
очертания тяжелого фургона. Его задние огни сияли, как маяки. Доктор Мэйфейр
удачно пристроилась к нему в хвост и сбросила скорость до пятидесяти пяти миль,
чтобы двигаться с ним в одинаковом темпе.
Тремя глотками Майкл торопливо допил остатки пива, запихнул
пустую банку в мешок и снял одну из перчаток. Машина миновала мост, и, как это
обычно бывает, туман таинственным образом испарился. Майкла поразило ясное
светлое небо. По мере того как они поднимались на Вальдо-грейд, окрестные
темные холмы вставали вокруг, словно невидимые плечи выталкивали их из земли.
Бросив взгляд на свою противно влажную и сморщенную руку,
Майкл принялся растирать пальцы, испытывая при этом странно приятное ощущение.
Они ехали со скоростью шестьдесят миль в час. Майкл
потянулся к ее руке, без всякого напряжения лежавшей на рукоятке переключения
скоростей.
Доктор Мэйфейр не протестовала – лишь бросила быстрый взгляд
на Майкла и вновь сосредоточилась на дороге, поскольку машина подъезжала к
туннелю. Потом, чуть приподняв руку, она прижала большой палец к его обнаженной
ладони.
Майкла окутали нежные шепоты, перед глазами все
расплывалось. Тело женщины как будто распалось и окружило его вихревым облаком
из мельчайших частиц. Роуан… Майкл вдруг испугался, что машина вот-вот вылетит
в кювет. Но это были не ее, а его ощущения. Он чувствовал ее теплую влажную
руку, гулкое биение пульса и находился в самой сердцевине всеобъемлющей
неземной близости, захлестнувшей его целиком. Эротическое возбуждение было
настолько сильным, что не поддавалось никакому контролю.
Вспыхнувшее видение все стерло… Он очутился в кухне – в
ультрасовременной кухне, заполненной всевозможными сверкающими бытовыми
устройствами и приспособлениями. А на полу лежал умирающий мужчина. Спор,
крики… но было еще что-то… нечто произошедшее раньше. Отрезки времени
скользили, сменяя друг друга и сталкиваясь между собой. Майкл находился в самом
центре пространства, не имевшего ни верха, ни низа, ни левой или правой стороны…
Роуан со стетоскопом стоит на коленях возле умирающего… Ненавижу! Она закрывает
мужчине глаза и откладывает в сторону стетоскоп, не в силах поверить своему
счастью: он умирает.
Видение исчезло… Машина ехала медленнее. Роуан резким
движением высвободила руку.
Их поездка напоминала ему катание на коньках: бесконечные
повороты направо, направо и снова направо, но это не имело значения. Опасность,
грозившая им, была не более чем иллюзией. Теперь – как это бывало всегда после
подобных видений – ему открылись факты. Точнее, ощущение было таким, словно они
всегда присутствовали в его памяти – подобно его собственному адресу, номеру
телефона и дате рождения.
Тот человек был приемным отцом Роуан, которого она
презирала, ибо боялась, что похожа на него – такая же безапелляционно
решительная, равнодушная и жестокая. Всю свою жизнь она стремилась избежать
этого сходства, не стать такой же, как он, и старалась во всем брать пример с
приемной матери – доброжелательной, зачастую сентиментальной, с большим чувством
вкуса женщины, которую все любили, но никто не уважал.
– Ну, и что же вы видели? – спросила Роуан.
