Почему же он так полюбил классическую музыку, когда никого
вокруг она не трогала? Но так уж случилось, что Майкл с самого рождения
отличался от других. И своей любовью к музыке обязан был отнюдь не матери и
семейному воспитанию. Для матери, по ее собственному признанию, любая музыка
была не более чем шумом. И тем не менее Майкл до такой степени увлекся
классикой, что его нередко заставали за малопонятным для остальных занятием:
стоя в темноте, он едва слышно напевал себе под нос какую-либо мелодию и
дирижировал, широко размахивая палочкой.
Семейство усердных работяг Карри обитало в районе
Ирландского канала. Отец Майкла принадлежал к третьему поколению семьи,
занимавшей половину небольшого дома в прибрежном квартале, где селились многие
ирландцы. Спасаясь от голода, вызванного катастрофическим неурожаем картофеля,
его предки отправились в Америку в пустом трюме одного из кораблей,
перевозивших хлопок. Такие суда регулярно отплывали из Ливерпуля к берегам
американского Юга за прибыльным товаром, увозя на далекий континент все новых и
новых беженцев.
Достигнув наконец вожделенных берегов Америки, переселенцы
оказались в «сырой могиле» – иного определения условия их существования не
заслуживали. Едва живые от голода, одетые в большинстве своем в лохмотья, они
хватались за любую работу и сотнями умирали от желтой лихорадки, чахотки и
холеры. Оставшиеся в живых копали городские каналы – рассадники комаров, кидали
уголь в топки больших пароходов, грузили хлопок на корабли и работали на
железной дороге. Некоторые становились полицейскими и пожарными.
То была порода сильных людей, и именно от них Майкл
унаследовал крепкое телосложение и решимость. Он них же исходила и его любовь к
работе руками, которая в конце концов взяла в нем верх, несмотря на годы учебы.
Он рос, слушая рассказы о тех далеких днях: о том, как
рабочие-ирландцы сами построили большую приходскую церковь Святого Альфонса,
как они вытаскивали из реки камни и делали кладку, как собирали деньги, чтобы
заказать в Европе прекрасные статуи.
«Мы должны превзойти немцев, – говорили эти
люди. – Вы же знаете, что на другой стороне улицы они строят церковь Святой
Марии. Ничто не заставит нас ходить вместе с ними к мессе».
Вот почему в этом квартале вместо одной выросли две
великолепные приходские церкви, где каждое утро служили мессу одни и те же
священники.
Дед Майкла служил в портовой полиции. На этих же причалах
прадед мальчика когда-то грузил тюки с хлопком. Дед водил внука смотреть, как
приходят корабли с грузом бананов, как тысячи бананов движутся по лентам
конвейеров и исчезают в недрах складов. Он рассказывал, что иногда в связках
плодов прячутся большие черные змеи, которых зачастую удается обнаружить, лишь
когда бананы попадают на рынок.
Отец Майкла был пожарным и оставался им до конца своих дней
– он погиб во время пожара на Чупитулас-стрит. Майклу тогда было семнадцать.
Потеря отца стала поворотным пунктом в жизни юноши – к тому времени его дед и
бабушка уже умерли, и Майкл с матерью уехали в ее родной Сан-Франциско.
В сознании Майкла никогда не возникало ни малейшего сомнения
в том, что Калифорния отнеслась к нему по-доброму. Да и двадцатый век отнесся к
нему по-доброму. Майкл оказался первым из членов старинного ирландского клана,
кто окончил университетский колледж и получил возможность жить в мире книг,
картин и красивых зданий.
Даже будь отец жив, Майкл все равно не пошел бы по его
стопам. Майкла интересовали такие вещи, о которых едва ли задумывались его
предки.
И речь в данном случае не о музыке, которую он открыл для
себя тем летним вечером, но прежде всего о его страсти к книгам. Майкл полюбил
их, как только научился складывать буквы. В девять лет он запоем прочел
Диккенса, и с тех пор «Большие надежды» навсегда остались для него самым
любимым романом.
В Сан-Франциско Майкл так и назвал свою строительную
компанию: «Большие надежды».
В школьной библиотеке, где остальные мальчишки стреляли друг
в друга шариками из жеваной бумаги, он брал «Большие надежды» или «Давида
Копперфильда» и забывал обо всем на свете. Сверстники дергали его за руку и
грозились поколотить, если он не перестанет корчить из себя «тихоню» – этим
словом жители Ирландского канала называли любого, у кого недоставало здравого
смысла быть крепким, грубым и презирать все, что недоступно мгновенному
пониманию.
И тем не менее поколотить Майкла не удавалось никому. У него
хватало унаследованной от отца здоровой злости, чтобы отомстить каждому, кто
осмелится поднять на него руку. Даже в детстве Майкл был крепким и не по годам
сильным.
Физические действия, пусть и жестокие, были для него
совершенно естественными. К тому же Майкл любил драться. И мальчишки пришли к
выводу, что его лучше не задевать, а сам он научился надежно скрывать потаенные
уголки своей души. Поэтому ребята прощали ему некоторые странности и, можно
сказать, любили его.
Однако пристрастие Майкла к длинным пешим прогулкам
оставалось непонятным для сверстников, равно как впоследствии и для его
подружек. Рита Мей Двайер смеялась над ним. Мария Луиза называла его
повернутым. «Ну что ты находишь в этой ходьбе?» – недоумевала она.
Но Майкл с раннего возраста увлекался ходьбой. Ему нравилось
пересекать Мэгазин-стрит – своего рода разделительную черту между скоплением
узких, опаленных солнцем улочек, на которых он вырос, и величественным,
исполненным спокойного достоинства Садовым кварталом.
В Садовом квартале находились самые старые аристократические
особняки. Скрываясь в тени садов, они словно дремали под неусыпной охраной
вековых дубов. Засунув руки в карманы, Майкл бродил по кирпичным тротуарам,
насвистывая какой-нибудь мотивчик и мечтая о том, что когда-нибудь и у него
здесь будет собственный особняк. Обычно он рисовал в своем воображении дом с
белыми колоннами и выложенные плитами дорожки. У него будет рояль – вроде тех,
что он видел мельком за широкими, во всю стену, окнами. У него будут кружевные
занавеси и люстры. И тогда он целыми днями станет читать Диккенса, сидя в
прохладе библиотеки, где шкафы с книгами доходят до потолка, а по решеткам
террасы вьются кроваво-красные азалии.
А пока Майкл лишь украдкой смотрел на то, чем, по его
мнению, непременно должен владеть, пусть и в отдаленном будущем, и испытывал те
же чувства, что и диккенсовский Пип.
Надо сказать, что в своем пристрастии к прогулкам Майкл не
был одинок: его мать тоже любила подолгу ходить. Возможно, это был один из
нескольких важных даров, которые она передала сыну.
Как и Майкл, его мать любила дома и понимала в них толк. С
самого раннего детства он приходил с ней в этот заповедник старинных особняков,
и она показывала сыну свои любимые уголки и большие ухоженные лужайки,
скрывавшиеся за кустами камелии, учила слушать пение птиц в листве деревьев и
музыку невидимых фонтанов.
