— Чэд! Чэд! Он здесь!..
Даже если так, он не убил и не поранил серьёзно никого из своих друзей — но теперь он понимает всем сердцем: пассивный мужчина в угрожающей ситуации может вести себя опрометчиво, реальна эта ситуация или только воображаема. Разъезжая по городу, споря, посещая спортивные мероприятия — это происходит каждый день. Мужчина допускал, что убийца — вполне обыкновенный человек, женат, имеет детей, приличную работу, в общем, его уважают коллеги и знакомые, — и если бы он был им, зачастую заключал мужчина, покидая утиный пруд, он бы не потерял сон, размышляя о своём положении. Без сомнения, он вообще не позволил бы подобным мыслям проникнуть в своё сознание. И если временами мужчина останавливался прежде, чем отправиться к высохшему руслу реки, стоял неподвижно своей, жест, возможно символизирующий их союз. Мужчина резко заволновался, застучал пальцами по столу.
«Как ты можешь заботиться обо мне?» — хотелось завопить ему, но вместо этого удалось прошептать настойчиво:
— Как ты можешь любить меня? — Чем больше он старался закричать, тем тише становился голос. — Если бы ты знала, если бы ты знала всё, если бы ты знала.
Позже, прихлёбывая кофе с Джулией, он избегал смотреть ей в лицо; его взгляд сосредоточился на её чашке, пальцах, держащих ручку, на краю чашки, поднимающейся мимо её груди к губам, — улыбаясь, сам не понимая почему, он кивал и мягко говорил с ней:
— Спасибо, мне это было нужно — на вкус восхитительно.
После этого мужчина снова удалился в гараж:, чувствуя себя полностью истощённым и вялым — как зебра, которую видел на канале «Дискавери», бедняжка, завязнувшая в грязи.
— Чёрт…
Сидя за рабочим столом, резко упал вперёд, его веки были крепко сжаты, дыхание стало глубже, он искал связи между той частью себя, которая склонилась на колени рядом с телом Рональда Джерома Банистера, и другой частью, которая стояла на ярком дневном свете, наслаждаясь телевизором, играя с детьми, или пила кофе со своей женой. Но найти связь было трудно, в особенности когда зебра не шла у него из головы — бедное создание долгие часы пыталось освободиться, погружалось всё глубже и глубже и в конечном счёте соскальзывало вниз.
— Ты пошатнулся, — пробормотал он, отодвигаясь. — Ты пошатнулся…
Теперь, в тоннеле, мужчина нащупывал свои воспоминания, добавлял веток в костёр, быстро поджигал кору, раздувал угли. Глядя на пламя, возвращался в мыслях домой; он входит в гараж, видит самого себя бодрствующим за рабочим столом. Он знает, что рассеянно потянется за тюбиком клея для моделирования, прежде чем откроет глаза. Потом, словно игрок, обдумывающий ценность своих карт в покере, переберёт свои деревяшки, выбирая куски, которые ему нужны.
Вчера он построил моноплан, сегодня это будет бомбардировщик «Стелс» — за четыре дня он сделает «Сопвич кэмел», компактный, достаточно массивный биплан, используемый союзниками.
— За четыре дня, — говорит он себе, — ты закончишь свою последнюю модель, не сознавая этого.
Правда, его прошлое «я» не может его слышать, его прошлое «я» не чувствует грядущих потрясений: за сорок восемь часов постройки «Сопвич кэмел» Джулия, и Дэвид, и Моника уйдут из дома, отвергнут его, сидящего в одиночестве за рабочим столом.
— Я не могу помочь тебе, — говорит мужчина самому себе. — Поверь, мне бы хотелось.
Затем вздыхает, уныло трясёт головой, отрекаясь от своего прошлого «я». Отводя взгляд от огня, видит сплошную черноту за входом в тоннель.
«Словно возвышаешься над горизонтом чёрной дыры, — думает он. — Словно существование в этом месте, что бы ни происходило с энергией, никогда больше не выходит наружу».
И всё равно мужчина рад, что теперь он далеко от прошлого себя, хотя очень скучает по искусству моделестроения (выпилить и затем обработать долотом фюзеляж, округлить передние края крыльев, свести на конус заднюю кромку, иногда используя дюбеля в четверть сантиметра для распорки). Строительство было обычно простым, в некоторой степени элементарным, требующим клея, деревяшек, подвесок из проволоки.
И тем не менее создание каждой модели было для него творческим процессом, который приносил огромное удовлетворение — несмотря на расстройство, касающееся смерти Банистера, бессонницу, изматывающую его нервную систему, — как и с другими моделями, ночи, которые он посвящал «Сопвич кэмел», приносили ему то же удовольствие; хотя его удовлетворение таило в себе надежду, веру в то, что всё то, что он знал об убийстве, и вина оттого, что он не вышел вперёд, будут разрешены завтра утром.
Раньше вечером, прежде чем запереться в гараже, мужчина принял решение: закончив «Сопвич кэмел», приняв душ и одевшись, он поедет в центр, чтобы встретиться с Фредом Росасом, детективом убойного отдела, который ведёт дело Банистера. Затем, при условии анонимности, расскажет детективу то немногое, что слышал в парке Миссии, — быструю потасовку, выстрел, звук мотоцикла, последние слова Банистера.
Если его спросят, мужчина скажет, что он просто пошёл туда, чтобы воспользоваться туалетом (он никого не видел, никого не встретил, но, честно говоря, знал о дурной репутации туалета; этот факт, соединённый с его работой школьным учителем, как он пристыженно объяснил бы, стал причиной того, что он сразу же не связался с властями). Он верил, что эта история будет достаточно правдивой для Росаса.
И когда его совесть будет чиста, осуждающие глаза Банистера закроются навеки, позволят ему наконец с лёгкостью засыпать без угрозы ночных кошмаров; потому что как иначе он может начать школьный год с новыми силами, чтобы его летний опыт лёг в память как достойный сожаления урок, который он выучил? Как ещё он сможет быть заботливым отцом, исправившимся мужем, чего заслуживают те, кого он любит?
И тем не менее, возвращаясь мыслями в прошлое, мужчина хотел, чтобы его попытка выйти на свет божий базировалась на чём-то более значительном, чем передача «Борцы с преступностью» поздно вечером. Теперь он сожалеет, что его трудный выбор не был сделан ради его детей — торжественным взглядом на лице Дэвида перед тем, как он поцеловал его на ночь, может быть, тихим голоском Моники, которая говорила: «Люблю тебя, папа», или, в конце концов, голосом Джулии, уютно устроившейся рядом с ним в гостиной, положившей руки ему на плечи, когда они смотрели «Вечернее шоу», выжидая подходящего момента, чтобы сказать:
— Пожалуйста, не пойми это неправильно, хорошо? Ты в последнее время сам не свой — по виду совершенно не в своей тарелке, — и я хотела бы, чтобы ты поговорил со мной, — потому что я не могу помочь, если не знаю, что не так, — пожалуйста, расскажи мне, что тебя тревожит? Ты можешь рассказать мне всё, ты это знаешь, верно?
«Нет, — подумал он, — не всё».
И тем не менее сам звук её голоса, то, как она мягко массировала ему шею, говоря это, — он понимает, как сильно желал открыться ей. Но лучшее, что он мог предложить, были слова, которые она ожидала услышать, произнося их, он сжимал рукой её колено, пальцы скользили по розовой ткани её ночной рубашки.
