Папашка умер от обширного инфаркта.
Похороны были пышные. Началось все с длинной вечерней службы
в городе, на которой кого только не было – и лавочники, и плотники, и столяры,
и механики – в общем, многие, многие люди всевозможных профессий, которые знали
Папашку и были ему преданы.
Меня поразило, какое количество мальчишек и юношей, глядя на
Папашку, говорили, что он был им как отец или как родной дядя. Все уважали
Папашку, и, как оказалось, его знало гораздо больше людей, чем я мог себе
представить.
Что касается отсутствия Пэтси, то оно породило настоящий
скандал. А тот предлог, что она должна была отработать концерт в Теннеси, не
снискал ей ни толики сочувствия. Люди ожидали, что она не только придет на
похоронах, но и споет.
Нам пришлось нанять престарелую певицу, которая разве что не
боготворила Папашку за то, что в течение многих лет он оказывал ей различные
мелкие услуги по ремонту, и она справилась со своей задачей отлично.
На следующее утро, когда процессия отправилась в Новый
Орлеан, в церковь Успения Богоматери, ту самую церковь, в которой венчались
Милочка и Папашка, люди на обеих сторонах городских улиц останавливались.
Один старик в соломенной шляпе прилаживал какую-то штуковину
к стене своего дома, стоя на стремянке, а когда мы проезжали мимо, перестал
работать, снял шляпу и прижал ее к груди. Этот простой жест останется в моей
памяти навсегда.
На заупокойную мессу в церкви собралась толпа, многие из
пришедших были сельскими жителями, пристроившимися в конце процессии. Было
очень много родственников со стороны Милочки – новоорлеанская компания,
собиравшаяся на Марди Гра, а когда процессия двинулась на кладбище Метэри, чтобы
опустить гроб с подобающими молитвами в открытый склеп часовни, то я даже со
счету сбился – столько там было машин.
Солнце светило немилосердно, от него не нашлось спасения
даже в тени раскидистых дубов, но, к счастью, отец Кевинин Мэйфейр был краток, и
все, что он сказал в церкви и на кладбище, звучало искренне и неизбито.
Кажется, когда я слушал его речи, я снова поверил в вечную жизнь и подумал, что
моя паника – это грех против Господа, грех неверия.
Оптимизм – добродетель, а отчаяние, ужас, которые меня часто
посещали, – грех. Что касается призраков, то, возможно, это особый дар
Всевышнего, что я их видел. Возможно, в будущем я найду применение этому дару.
А вот с таинственным незнакомцем – тут все сложнее. Его или
арестуют, или он переместится куда-нибудь с острова Сладкого Дьявола, найдет
себе другой медвежий угол.
Все это звучит мелодраматично, но я тогда не понимал, откуда
эта паника, да и сейчас не понимаю.
Разумеется, Гоблин тоже присутствовал на похоронах – точно
так, как он был на похоронах Милочки – в церкви стоял рядом со мной на коленях,
да и потом не отходил ни на шаг, если только его не оттесняли в сторону люди.
Когда мы стояли перед маленькой семейной часовней, я кое-что понял: лицо
Гоблина с каждым днем все больше отражало сложные чувства. Вообще-то он и
раньше строил рожицы, но чаще всего его лицо ничего не выражало, кроме
изумления. Только сейчас все было по-другому.
Если я что и помню о похоронах отчетливо, то только одно:
лицо Гоблина приобрело характерное выражение, в котором смешались
растерянность, удивление и острый интерес к окружающим, – он все время
обводил глазами толпу, часто задерживая взгляд на отце Кевинине Мэйфейре.
Я зачарованно смотрел, как Гоблин разглядывает все вокруг,
мысленно оценивает размеры склепа. А когда он посмотрел на меня и увидел, что я
за ним наблюдаю, то улыбнулся печально и понимающе.
Вот именно – в его облике появилось понимание. А кем раньше
был Гоблин, как не клоуном? Но здесь, на кладбище в Метэри, он вовсе не казался
клоуном, да и моим двойником уже вроде бы не был, отстранившись от меня и моих
переживаний.
Больше я об этом не думал.
Но прежде чем мы покинем кладбище, позволь мне сделать еще
одно замечание насчет отца Кевинина Мэйфейра. Этот священник был великолепен.
Казалось, он вдохновлен самим Всевышним. Я уже не раз отмечал, что он выглядел
слишком молодо для священника, и в тот день он не стал старше. Но я впервые
заметил, как он красив. Я вдруг обратил внимание, что у него рыжие волосы,
зеленые глаза и отличное телосложение. И росту в нем около шести футов. Говорил
он чрезвычайно убедительно. Никто не сомневался, что Папашка отправился на
небеса.
То, что молодой священник мог быть таким убедительным, уже
внушает надежду. Меня к нему потянуло, я вдруг понял, что могу исповедаться
ему, рассказать, что со мной происходит.
После похорон мы вернулись в Блэквуд-Мэнор, где был устроен
большой прием. Народу пришло много, в основном сельские жители. Столы ломились
от блюд, принесенных соседями, и тех, что приготовили Большая Рамона и Жасмин.
Два постояльца, проживавшие в то время в отеле, были очень польщены, когда мы
пригласили их присоединиться к нам.
Оба сына Большой Рамоны, вышедшие в люди, как мы всегда
говорили, – Джордж, дантист из Шривпорта, и Янси, юрист из Нового
Орлеана, – приехали с женами и помогли нам с угощением. А еще приехали с
полдесятка других черных родственников Рамоны.
Повсюду сновали охранники, ненавязчиво наблюдая за всеми и
каждым в отдельности. Время от времени они совещались со мной по поводу
"таинственного незнакомца", но я не видел никого, хотя бы отдаленно
на него похожего.
Тетушка Куин то и дело принималась рыдать, приговаривая, что
это неправильно, когда приходится хоронить внучатого племянника, и что она не
знает, почему так задержалась на этом свете. Я до того тяжелого длинного дня
никогда не видел ее такой сломленной, и почему-то в голову приходило сравнение
с растоптанной лилией.
В какой-то момент мне показалось, будто все вокруг обсуждают
отсутствие Пэтси, но, скорее всего, я это выдумал. Мне просто слишком часто
пришлось объяснять, что Пэтси никак не могла приехать, и каждый раз, говоря эти
слова, я ощущал, что во мне все больше укрепляется неприязнь к матери.
Что до ее признания по поводу ВИЧ, то даже не знаю – поверил
я ей или нет.
К моему облегчению, длинный день похорон закончился.
Постояльцы выписались пораньше, горячо заверяя, что для них
это не составляет труда, все равно они собирались поехать на побережье поиграть
в казино.
В Блэквуд-Мэнор воцарилась тишина. Вооруженные охранники
разошлись по местам, но со стороны казалось, будто и дом, и земля их поглотили.
Спустились сумерки, с дубов доносились скрипучие песни
цикад, взошла вечерняя звезда.
Тетушка Куин рыдала в своей постели. Рядом с ней находилась
Синди, сиделка, и держала тетушку за руку. За ее спиной лежала Жасмин и
поглаживала ей спину.
