Вскоре Пэтси вернулась и подняла тревогу. Выяснилось, что
она успела вызвать "скорую" по телефону из машины. Когда Обитатели
Флигеля рванули с Пэтси к дальним воротам, то нашли Папашку мертвым прямо рядом
с клумбой. Руки у него были испачканы землей.
Мы с Большой Рамоной, Жасмин и тетушкой Куин появились там
почти одновременно с бригадой медиков. Врачи оказались бессильны, и мы,
рассевшись по машинам (тетушка Куин забралась в "скорую", чтобы
сопровождать Папашку), поехали в маленькую больницу Руби-Ривер-Сити.
Но для Папашки было все кончено. Мы сразу это поняли, когда
только увидели его лежащим под деревом. Тетушка Куин, беспрерывно всхлипывая,
отдала распоряжения насчет вскрытия, заявив, что она просто обязана узнать
причину, и мы отправились хлопотать насчет похорон.
В этом деле от тетушки Куин толку не было, поэтому в
похоронное бюро Макнила отправились мы с Жасмин. Я дрожал и что-то бессвязно
бормотал, но тем не менее договорился обо всем: когда заберут тело, кто будет
читать молитвы во время ночного бдения, каким маршрутом процессия направится в
Новый Орлеан на похоронную мессу в церкви Успения Богоматери и о месте
захоронения на кладбище в Метэри.
Милые люди из бюро ритуальных услуг сказали, что я мог бы
отложить остальное на потом – все равно на вскрытие уйдет два дня, – но я
подумал, что лучше уж покончить со всем сразу. В общем, я выбрал красивый
темный гроб из твердой древесины, который, думаю, понравился бы Папашке, ведь
он сам был умельцем на все руки, потом я выбрал места из Библии для чтения во
время мессы и договорился, чтобы исполнили любимые гимны Папашки – как католические,
так и протестантские.
Вернувшись домой, я обнаружил, что тетушка Куин совершенно
сломлена и не способна ровным счетом ни на что, но я ее и не винил. Всхлипывая,
она все время повторяла, что несправедливо, когда приходится хоронить своего
внучатого племянника, что так не должно быть, что все это ужасно неправильно.
Мы позвонили ее любимой сиделке Синди, и та согласилась
приехать немедленно. Тетушка Куин не была по-настоящему больна, но она часто
вызывала Синди то померить давление, то сделать анализ крови перед очередным
путешествием за границу. Вот и сейчас тетушка обратилась к Синди за помощью как
к дорогому и любящему человеку.
Что до меня, то я был вновь охвачен холодной паникой – той
самой, что временами накатывала на меня после смерти Линелль. Впрочем, самой
тяжелой стадии я пока не достиг. Я все еще испытывал приподнятость духа,
вызванную чудом смерти, и в своем юношеском невежестве принял на себя роль
"заправилы".
Я прошел в комнату Папашки и выбрал его лучший выходной
костюм, хорошую рубашку, ремень, галстук и отдал Клему, чтобы тот отвез все это
в город. С одеждой я послал и нижнее белье, не зная, нужно ли оно вообще. У
меня почему-то возникла странная идея, что Папашке оно понадобится.
После ухода Клема, когда я остался один в комнате Папашки, появился
Гоблин и без всяких принуждений крепко меня обнял. Его тело было не менее
настоящим, чем мое собственное. Я поцеловал его в щеку и видел его слезы. Между
нами вспыхнула искра какой-то особой доверительности и любви.
Это была необычная минута, минута смятения и раскаяния. В
темных уголках своего сознания я знал, что это и опасная минута тоже. Но слушал
только свое сердце.
"Гоблин, я любил Папашку, – сказал я. – Ты
меня понимаешь, ты ведь все понимаешь".
"Пэтси. Плохая", – ответил он мне с помощью
телепатии.
Я чувствовал его поцелуи на щеке и шее. Он даже дотронулся
до моего паха. Я тут же мягко отвел его руку, но то, что было сделано, уже
нельзя было исправить, и мне стоило большого труда побороть желание.
"Нет, Пэтси не виновата, – вслух произнес
я. – Пэтси есть Пэтси, только и всего. А теперь ступай и оставь меня
одного, Гоблин. Я должен спуститься вниз. У меня много дел".
Он еще раз обнял меня на прощание, и я поразился его силе. В
эту минуту в нем не было ничего от призрака. Но он исчез, как я его о том и
просил. Подвески на люстре звякнули, словно своим уходом Гоблин поднял в
комнате ветер.
Я стоял и смотрел на люстру. До меня еще не дошло, что в
этой спальне в задней половине дома больше никто не живет. Но мысль эта
все-таки пробивалась к моему сознанию. Как и многие другие. Гоблин вдруг
предстал передо мной в образе моей собственной плачущей души. Боже, как я
ошибался в Гоблине, но разве кто другой мог бы его понять?
Когда я спустился в кухню, Пэтси, сидевшая за столом,
уставилась на меня, а Большая Рамона, занявшая табуретку возле плиты, не мигая
смотрела на Пэтси. Еще здесь была Лолли, принарядившаяся для свидания – ее
кожа, отливавшая медью, и крашеные светлые волосы выглядели потрясающе, –
а в дальнем углу, у задней двери, стояла Жасмин в своем фартуке, курила и
смотрела в ночь.
Я слышал плач тетушки Куин, доносившийся из ее спальни.
Сиделка Синди успела приехать и сочувственно гудела, стараясь успокоить свою
подопечную.
Пэтси смотрела остекленевшим тяжелым взглядом и не
переставая жевала резинку, отчего ее челюсть казалась совсем квадратной. Потом
она сунула в рот сигарету и щелкнула зажигалкой. Волосы у нее на голове были
высоко взбиты, как для выступления, а губы густо намазаны розовой помадой с перламутровым
отливом.
"Всем, небось, хочется знать, о чем мы там
говорили", – сказала она, и я впервые услышал, что у нее слегка
подрагивает голос. Впрочем, другие, скорее всего, этого не почувствовали.
"Сеймор говорит, ты хотела попросить
денег", – сказала Жасмин.
"Да, мне нужны деньги, – огрызнулась Пэтси, –
и дело не в том, что он не мог их дать. Мог бы. Вот погодите, еще зачитают его
завещание. У него было полно денег, а что он с ними делал? Но он вовсе не из-за
этого начал кричать на меня и ругаться, а потом, схватившись за грудь, упал и
помер".
"А из-за чего?" – поинтересовалась Жасмин. Она
опустилась на старую табуретку Папашки, подвинув ее к обтянутой сеткой дверной
раме.
"Я сказала ему, что больна, – ответила
Пэтси. – Я сказала ему, что ВИЧ-инфицирована".
Наступило молчание. Потом Большая Рамона перевела на меня
взгляд и спросила:
"О чем это она?"
"О СПИДе, Рамона, – ответил я. – У нее
ВИЧ-инфекция. Это означает, что она подцепила вирус и теперь в любую минуту
может умереть от СПИДа".
"Заболела я, – вновь заговорила Пэтси, – а
умирает он, и все из-за того, что рассердился на меня, рассердился на то, что я
подхватила этот проклятый вирус. А вообще-то, конечно, он умер от горя. От горя
по Милочке".
