Я сказал себе, что этого вполне достаточно, что нужно
сохранять голову ясной, но был слишком перевозбужден, а пиво, вместо того чтобы
пригасить чувства, наоборот, еще больше подстегнуло меня до безумной
приподнятости, и, зажав третью холодную банку в руке, я вновь отправился
наверх, где уселся на пол, настолько близко, насколько мне позволила смелость,
к цепям и черным останкам.
Снаружи садилось солнце, и сквозь зеленый лабиринт,
облепивший почти весь дом, удавалось пробраться отдельным слабым лучам.
Какой-то свет проникал через купол, и пока я, запрокинув голову, смотрел вверх,
где свет мигал и перемещался, раздался тонкий, пронзительный крик.
Что это – птица? Или человек? Веки отяжелели.
Я откинулся на спину, упершись локтем в пыльные доски.
Глотнул еще пива. Допил всю банку. И тут понял, что должен поспать. Тело
требовало отдыха. Я просто обязан был поспать и с удовольствием растянулся на
спине, чувствуя исходящее от дерева тепло.
"Ревекка, приди ко мне, расскажи, что они сделали", –
произнес я, глядя вверх, на купол.
Я закрыл глаза и погрузился в сон, тело стало невесомым и
подрагивало в полудреме. До меня ясно донеслись ее всхлипывания, а затем в
каком-то темном месте, освещенном свечами, я разглядел хитрую рожу и услышал
низкий злобный смех. Я попытался как следует разглядеть эту рожу, но не смог, а
потом, случайно опустив взгляд, увидел, что превратился в женщину и что кто-то
стаскивает с меня красивое темно-бордовое платье. У меня оголились груди, тело
вдруг полностью обнажилось, и я закричал.
Я должен был вырваться от тех, кто меня пытал, но тут прямо
у меня на глазах чья-то рука схватила заржавленный крюк – тот самый, что висел
на конце цепи. Я закричал совсем по-женски. Я и был женщиной. Я превратился в
Ревекку и в то же время остался Квинном. Мы с ней стали одним целым.
Никогда прежде я не испытывал такого ужаса, как в те
мгновения, когда смотрел, как ко мне приближается рука с крюком, а затем я
почувствовал под правой грудью нестерпимую боль, и что-то твердое и острое проткнуло
мою плоть и проникло в тело. Потом я снова услышал смех, леденящий душу,
безжалостный, и голос мужчины, который что-то пробормотал – кажется, он
возражал, о чем-то с отвращением просил... Но смех заглушил все – и доводы, и
мольбы. Ничто не могло это остановить! Я понял, что повис на крюке, вонзенном
под ребро, и всем своим весом натянул цепь, прикрепленную к стене!
Я громко закричал, заверещал. Вопили оба – и мужчина, и
женщина. Я был Ревеккой, беспомощной и замученной, близкой к обмороку, но так и
не сумевшей отключиться, и я был Квинном, защитником Ревекки, пришедшим в ужас
от содеянного и в то же время отчаянно пытающимся разглядеть злодеев, которые
это сотворили. Их было двое – да, определенно двое, и я обязательно должен был
узнать, не является ли один из них Манфредом. А затем я превратился только в
Ревекку, она непрерывно кричала от невыносимой боли, которую приходилось
терпеть, – мука продолжалась без конца, а потом вся сцена, слава богу,
начала меркнуть.
"Господи, Ревекка, – услышал я собственный
шепот, – теперь я знаю, что они сделали: повесили тебя на крюк, подцепив
за ребро, и оставили здесь умирать".
Кто-то тряхнул меня за плечо, стараясь разбудить. Я открыл
глаза.
Это была Ревекка.
"Квинн, ты пришел. Ты меня не подвел. Ты
пришел", – с улыбкой произнесла она.
Я был потрясен. Она была абсолютно реальной, как тогда в
доме, только теперь на ней было великолепное бордовое платье из моего сна.
"Слава богу, с тобой все в порядке! – воскликнул
я. – Это ведь не могло продолжаться вечно".
"Не думай сейчас об этом, милый, – сказала
она. – Теперь ты все знаешь, теперь ты понял, для чего понадобилась пятая
цепь. Просто побудь со мной, мой дорогой".
Я приподнялся и сел, а она опустилась на пол рядом со мной.
Я повернул к ней лицо, и наши губы встретились. Я целовал ее неловко, а она
просунула язык мне в рот, и я возбудился, как тогда в доме.
Теперь я был только мужчиной, существовавшим совершенно
отдельно от нее и в то же время крепко привязавшимся к ней, очарованным
бордовым платьем с низким декольте, грудью, оказавшейся так близко, и
драгоценной камеей на черной ленточке вокруг обнаженной шеи.
Ее грудь была только наполовину прикрыта бордовым бархатом,
и я неловко засунул в вырез платья руку, а когда нащупал соски, то чуть не
сошел с ума.
"Люблю тебя, очень люблю", – сказал я,
стискивая зубы, а потом рванул платье и принялся целовать ее розовые соски,
пока она в конце концов не увлекла меня вниз.
Я взглянул ей в глаза.
Я вожделел ее так, что не мог говорить, но она без слов все
поняла и, взяв мою руку, просунула ее себе под юбки. Все по-настоящему, все
чудесно, безумно, и наконец наше обоюдное желание исполнилось – внезапно,
резко, полностью. Наступило опустошение.
Я понял, что не могу отвести от нее глаз, – я
по-прежнему лежал на ней – и у меня перехватило дыхание от вида зардевшихся
щек. Я пробормотал что-то неприличное, грубое, но испытывал такое
удовлетворение, такое блаженство, что в эти секунды меня уже ничто не
волновало. Я поцеловал ее с тем же пылом, что и в самый первый раз. Потом в
изнеможении откинулся на спину, и теперь уже она смотрела на меня сверху.
"Будь моим мстителем, Квинн, – тихо произнесла
Ревекка. – Расскажи всему миру мою историю, но самое главное – будь моим
мстителем".
"Но каким образом, Ревекка? Как я могу отомстить, когда
тех, кто причинил тебе зло, давно нет?"
Я снова сел, мягко отстранив ее от себя.
Она была очень взволнована.
"Скажи правду, Ревекка, что мне сделать, чтобы ты
обрела покой? – спросил я, снова вспоминая ужасную сцену: она висит на
крюке, обнаженная и беспомощная, а рядом стоят двое злодеев. – Это был сам
Манфред? Что я могу сделать, Ревекка, чтобы твоя душа упокоилась в мире?"
Вместо ответа она вновь меня поцеловала.
"Знаешь, тебя ведь тоже больше нет, Ревекка, –
продолжал я. – Ты исчезла, как и те, кто совершил преступление, пусть и
самое ужасное. Ревекка, никого не осталось в живых, чтобы страдать за
содеянное".
Я обязан был это сказать. Она должна была услышать от меня
правду.
"А как же я, Квинн? Я ведь здесь, – ласково
произнесла она. – Я всегда здесь, я всегда вижу тебя. Я вижу все. Отомсти
за меня, Квинн. Сразись за меня".
