"Почему ты не пришел, чтобы остановить ее? –
обратился я к портрету, глядя, как на нем играет свет. – Почему появилась
Вирджиния Ли?"
Я прошел в столовую и взглянул на портрет Вирджинии Ли.
Вспомнил, как видел ее, живую, в движении, вспомнил ее голос, маленькие голубые
глазки, горящие яростью и злобой. На меня вновь накатила дурнота. Я даже
обрадовался ей, так как мне стало легче различать смутные голоса, которые до
этой минуты сводили меня с ума, бормоча что-то неразборчивое.
"...плохо обращаться с моими детьми".
Душераздирающий плач.
"Я боюсь, что умру и кто-то будет плохо обращаться с
моими детьми".
Хор в гостиной распевал молитвы Святого розария.
Плакала женщина.
"Очень плохо обращалась с моими бедными
детишками".
"Вирджиния Ли, – сказал я. – Я не хотел этого
делать". Но в ответ – молчание, портрет безмолвствовал, и молитв я больше
не слышал. Но изо всех сил старался припомнить то, чего никогда не происходило.
Меня охватила сонливость. Я должен был прилечь.
Когда я добрел до своей комнаты, то совершенно выбился из
сил. Намочив полотенце, я, как сумел, отчистил покрывало, а затем плюхнулся в
постель и провалился в странный полусон. Меня словно покинуло сознание.
Со мной говорила Ревекка. Моя комната снова превратилась в
ее спальню, и она опять объясняла, что события в жизни не идут своим чередом.
Каждую минуту случается что-то неожиданное. А еще она сказала, что никуда не
уходила: "Я не старею. Я никуда не убегаю". Мне хотелось расспросить
ее подробнее, но тут наползла темнота, я повернулся на бок и почувствовал то
сладостное состояние, которое наступает перед пробуждением. Тело наслаждалось
расслабленным покоем после сексуальной разрядки, и не было больше ни женщины, ни
ее странных разговоров.
Я погрузился в сладкую дрему, но вдруг понял, что в изножии
кровати стоит Папашка.
"Всю свою жизнь ты твердишь о призраках и духах, о
Гоблине, о тенях на кладбище, – монотонно заговорил он, – а теперь
еще и эта тварь проникла то ли в наш дом, то ли в твое воображение – честно, не
знаю даже куда. Но ты должен бороться за свой разум, чтобы твой блестящий ум не
пропал даром. Тебе уже восемнадцать, пора определить цель в жизни. Постарайся,
чтобы эту цель никогда не заслонили призраки".
Я сел в кровати.
"Я злюсь, – признался дед, – я по-настоящему
злюсь, что ты чуть не сжег наш дом. Но не знаю, что и думать о происшедшем.
Несмотря на злость, я все-таки верю, что на тебя просто нашло какое-то
затмение. Ведь ты любишь ферму Блэквуд не меньше меня".
Я поспешно подтвердил, что так оно и есть.
"Тогда приведи свой разум в порядок, слышишь? –
продолжал Папашка. – И первым делом брось камеи этой женщины обратно в ее
сундук. А потом опусти крышку и плотно ее закрой. Этот сундук – ящик Пандоры.
Открыв его, ты выпустил на волю ее призрак, поэтому верни все, что взял, на
место".
Он на секунду замолчал, а потом устало добавил:
"Я дал тебе все, что мог. Больше мне нечему тебя
научить. Линелль научила тебя всему, что мне было неподвластно. Она была лучше
всякой школы – с этим никто не спорит. Но сейчас ты просто попусту тратишь
время. Все проходит мимо тебя. Я прекрасно знаю, что ты не пойдешь ни в какой
колледж. Возможно, в восемнадцать лет и не стоит это делать. Но тетушка Куин
должна вернуться домой и найти тебе нового учителя. В общем, ей следует
заняться тобой всерьез".
Я кивнул. Тетушка Куин на этот раз не была на краю света Она
поехала на какой-то семинар на Барбадос, и я знал, что, как только Папашка
позовет, тетушка тут же вернется домой. Мне это было неприятно, не хотелось,
чтобы он отрывал ее от дел, но ей не могли не сообщить о том, что случилось.
Папашка смерил меня долгим немигающим взглядом, потом
повернулся и вышел. Я испытал что-то вроде потрясения, потому что за все годы,
что я прожил с ним в одном доме, он никогда не был со мной так многословен. А
еще я заметил, что дед слаб и измотан, что он уже не крепкий, бодрый старичок,
каким всегда был.
Мысль о том, что я заставил его беспокоиться, жестоко ранила
сердце.
Я спустился в гостиную, вынул из витрины камеи, которые
недавно туда положил, и отнес их к себе в комнату, решив, что завтра при свете
дня поднимусь на чердак и верну их на место. Может быть. А может быть, и нет. В
конце концов, призрак вообще не упомянул о сундуке.
На меня снова напала дремота, вызвавшая восхитительно
греховное ощущение, сознание, что Ревекка где-то рядом.
"Я всегда стремилась только к одному: доставлять
удовольствие, Квинн. И тебе я тоже его доставлю. Пришла пора тебе испытать
наслаждение – то самое, которого я жаждала всю жизнь. Я всегда хотела быть
чьим-то украшением, куколкой, любимой игрушкой".
Когда стало совсем поздно, вошла Большая Рамона, разбудила
меня и велела переодеться на ночь. Я подчинился, а когда в длинной фланелевой
рубашке вышел из ванной, она взглянула на меня и решительно заявила:
"Ты уже слишком взрослый, чтобы я спала с тобой".
"Неправда, – запротестовал я. – Я не хочу,
чтобы призрак вернулся. Не хочу, чтобы повторилось то, что случилось. Если
приспичит, то я все сделаю где-нибудь в другом месте. Мне нужно, чтобы ты спала
рядом. Ну же, давай помолимся, как всегда".
Мы помолились, потом обнялись и заснули. Я погрузился в
крепкий, без видений, сон и прекрасно отдохнул. Разбудил меня утренний свет,
проникший в окно.
Было очень рано, я мог бы проспать еще несколько часов, но
все же тихо встал, стараясь не разбудить Большую Рамону, надел джинсы, ботинки,
прихватил толстые садовые перчатки и охотничий нож, потом заглянул в кухню и
взял там большой нож – тот самый, которым Пэтси размахивала перед лицом Папашки, –
крадучись вышел из дома и направился к пристани, где была привязана пирога.
Маленькое кладбище, сплошь заросшее сорняком, выглядело
уныло при солнечном свете, и где-то в глубине моего сознания шевельнулась
мысль, что в прежнее время Папашка никогда не довел бы его до такого состояния,
что теперь он совсем не тот: горе нанесло ему непоправимый урон, так что мне
самому придется обо всем думать. Нужно расчистить могилы. Нужно заняться
хозяйством. А еще я должен позаботиться о Папашке.
Я также чувствовал, что Гоблин где-то рядом, но не
показывается, потому что боится.
В ту секунду мне было не до Гоблина, и, думаю, он это тоже
знал.
