"Нет", – ответила она тихим милым голоском,
подходя еще ближе и усаживаясь рядом со мной на ступеньку. При малейшем
движении в ушах у нее подрагивали черно-белые серьги-камеи.
"А ты действительно красавчик, как все говорят, –
улыбнулась незнакомка. – Да что там, ты уже мужчина. Так чего же ты так
беспокоишься? – И добавила очень неясно: – Тебе нужна такая хорошенькая
девушка вроде меня, чтобы ты понял, на что способен?"
"А кто сказал тебе, что я беспокоюсь?" –
поинтересовался я.
Она была просто великолепна – так, во всяком случае, мне
показалось. Природа одарила ее не только восхитительным лицом и прекрасными
большими глазами, но и бойкостью, свежестью, утонченностью. Разумеется, это
впечатление усиливал и корсет, затянувший тонкую талию, и оборки на блузке,
туго накрахмаленные, безукоризненно отутюженные. Юбка из тафты, поблескивавшая
на солнце, была темно-шоколадного цвета, а маленькие ножки обуты в причудливые
высокие ботинки со шнурками.
"Я просто знаю, что ты беспокоишься, – ответила
она. – Я многое знаю. Можно сказать, все, что происходит. Люди на земле
полагают, что все идет своим чередом, но это не так. На самом деле каждую
секунду что-то случается".
Она потянулась вперед и взяла в обе руки мою правую ладонь.
А я снова испытал потрясение, как от электрошока, по всему телу побежали
восхитительные мурашки, я наклонился вперед, чтобы поцеловать ее в губы.
Она игриво отпрянула, но только для виду, а потом,
прижавшись грудью к моей руке, сказала:
"Пойдем скорее в дом. Я хочу, чтобы ты зажег
лампы".
Это предложение показалось мне очень разумным. Я ненавидел
длинные тени приближающегося вечера. Пора зажечь лампы. Осветить весь мир.
"Я тоже ненавижу тени", – сказала она.
Мы поднялись вместе. У меня слегка кружилась голова, но я не
хотел, чтобы она об этом догадалась. Мы вместе вошли в дом, объятый прохладной
тишиной. Я лишь услышал, как в кухне тихонько журчит вода. Четыре часа дня.
Обед подадут только через два часа. Но как необычно теперь выглядел дом! И
какой здесь стоял своеобразный запах: кожи, растоптанных цветов, а еще
нафталина и воска.
Гостиная была заполнена совершенно другой мебелью: строгими
диванами и стульями на блестящих черных ножках – настоящей викторианской
мебелью, как мне показалось. Привычное мне пианино сменил огромный старинный
рояль. На окнах висели тяжелые бархатные портьеры темно-синего цвета, как
ночное небо, а кружевные полотнища были изящно разрисованы павлинами. Окна
открыты. Как красиво, когда легкий ветерок колышет кружевных павлинов, подумал
я, как красиво.
Я затрепетал от восторга, уверенный, что вижу перед собой
идеальную красоту, и все остальное утратило для меня всякое значение.
Оглядев столовую, я понял, что она тоже изменилась: на окнах
появились шелковые портьеры персикового цвета с золотой бахромой, стол стал
овальным, в центре его возвышалась ваза с цветами. Свежие розы, настоящие
садовые розы на коротких стеблях, скинувшие несколько лепестков на вощеную
столешницу. Не холодные в своем великолепии гибриды, выращенные в оранжерее, а
обыкновенные розы, которые колются и могут оцарапать руки. На круглой вазе
застыли капельки воды.
"Великолепно, не правда ли? – обратилась она ко мне. –
Я сама выбирала ткань на портьеры. Я очень много сделала.
И по мелочам, и серьезные вещи. Эти розы я срезала на заднем
дворе, где разбила розарий. Здесь не было розария до меня. Хочешь его
увидеть?"
У меня в мыслях промелькнул слабый протест, что, мол, на
ферме Блэквуд нет розария, что на его месте давным-давно соорудили бассейн, но
подобное заявление могло бы показаться сейчас неуместным и даже грубым.
Я повернулся к ней и сказал, что не могу больше
сдерживаться, а потом наклонился и припал губами к ее рту. Ни в одном сне я не
испытывал ничего подобного. Никогда я не ощущал ничего подобного. Никогда не
знал ничего подобного. Даже сквозь одежду я почувствовал жар ее тела – такой
нестерпимый, что я чуть не испытал экстаза Я обнял ее, приподнял, прижался к
ней коленями и проник языком в ее рот.
Когда она отстранилась, мне понадобилось собрать в кулак все
самообладание, чтобы позволить ей упереться ручкой в мою грудь.
"Зажги лампы для меня, Квинн, – велела она. –
Сам знаешь, какие. Масляные лампы. Зажги их. А потом я сделаю тебя самым
счастливым юношей на всем белом свете".
"Да, да, конечно", – кивнул я.
Я знал, где стоят лампы. Мы всегда держали масляные лампы в
доме, ведь в деревне могут в любой момент вырубить электричество. Достав из
шкафа масляную лампу, я поставил ее на обеденный стол, снял стеклянный колпак и
поднес к фитилю зажигалку, которую всегда носил в кармане как раз для этих
случаев.
"Поставь ее на окно, дорогой, – попросила
она. – Да, сюда, на подоконник. А теперь пройдем в гостиную и там тоже
зажжем лампу".
Я поставил лампу на подоконник.
"Но ведь это опасно: она стоит прямо под кружевным
полотнищем, совсем близко к шторам".
"Не волнуйся, дорогой", – успокоила меня
незнакомка и быстро повела по коридору в гостиную.
Я нашел лампу в высоком китайском комоде, стоявшем в
простенке между дверей. Зажег ее и точно так же, как в столовой, поставил на
подоконник.
Здесь прежней осталась только высокая золотая арфа, но все
остальное неузнаваемо изменилось.
У меня как-то странно закружилась голова, я не осмеливался
даже подумать о том, чтобы овладеть красавицей, о том, что она обнаружит мое
полное невежество в этом вопросе.
"Ты мой дорогой, – ворковала она. – Хватит
тебе разглядывать красивую мебель, сейчас это не важно".
Но я ничего не мог поделать, потому что всего секунду назад,
когда я вынимал лампу из комода, все здесь было мне знакомо, а теперь опять
изменилось: появились черные стулья, обтянутые фиолетовым атласом, зазвучал хор
голосов, произносящих молитвы Святого розария!
На потолке играли отблески свечей. Что-то было не так, здесь
произошло что-то ужасно печальное.
Меня зашатало, и я чуть не упал, когда обернулся на голоса.
С каждой секундой они становились все громче. Внезапно комната наполнилась
одетыми в черное людьми – они сидели на стульях, диванах и на маленьких
складных табуреточках; громко всхлипывал какой-то мужчина.
Остальные плакали.
А что за маленькая девчушка уставилась на меня?
