Но я любил его. И не хотел его убивать. Нет, не хотел. Настало
время рассказать ему о том, что случилось. Я с трудом заставил себя подняться
из кресла, подошел к компьютеру и напечатал: "Линелль мертва".
Он долго читал мою фразу, которую я затем произнес для него
вслух, но ничего не ответил.
"Ну же, Гоблин, подумай. Она мертва, – сказал
я. – Ты дух, а теперь она тоже стала духом".
По-прежнему никакого отклика.
Внезапно я почувствовал знакомое ощущение в левой руке,
когда вокруг нее сжимаются пальцы, а потом он напечатал: "Линелль. Линелль
ушла?"
Я кивнул. Из глаз полились слезы, и мне сразу захотелось
остаться одному. Я повторил вслух, что Линелль мертва. Но Гоблин снова взял мою
левую руку, и я смотрел, как она прыгала по клавиатуре: "Что такое
"мертва"?"
В приступе раздражения и вновь накатившего горя я выпалил:
"Это значит, что ее больше нет! Она исчезла. Мертва. Ее тело безжизненно.
В нем больше нет души. Оно бездыханно. Его закопали в землю. Ее душа
ушла".
Но он все никак не мог понять. Опять вцепился в мою руку и
напечатал: "Где Линелль мертва?", "Куда она исчезла?" и,
наконец, "Почему ты плачешь по Линелль?".
У меня закралось холодное предчувствие чего-то дурного, я
вдруг весь сосредоточился и напечатал: "Я опечален. Линелль больше нет.
Мне грустно. Я плачу. Да". Но другие мысли теснились у меня в голове.
Гоблин снова вцепился мне в руку, но после стольких усилий
он совсем ослабел и потому мог напечатать одно лишь имя.
В эту секунду я уставился на темный монитор с зелеными
буквами и увидел в стекле отражение крошечного огонька. Удивившись, что бы это
могло быть, я начал поворачивать голову, чтобы закрыть этот свет или получше
его разглядеть. На одну секунду я четко увидел, что это свет от свечи. Я
разглядел и огарок и пламя. Тут же повернулся и посмотрел назад. Ничто в
комнате не могло бы дать такое отражение. Ни один предмет. Не нужно говорить,
что свечей в комнате не было. Свечи в нашем доме горели только на алтаре внизу.
Я опять повернулся к монитору. Огонек исчез. Я не увидел
пламени свечки и снова принялся поворачивать голову и так, и этак, смотреть под
разными углами. Безрезультатно. Ни огонька, ни свечки.
Я изумился. Выдержал долгую паузу, не доверяя собственным
чувствам, а затем, так и не сумев отречься от того, что видел, напечатал
Гоблину вопрос: "Ты видел пламя свечи?" Но Гоблин взялся за старое,
твердя в панике одно и то же: "Где Линелль?"
"Линелль больше нет".
"Что значит "нет"?"
Я вернулся в свое кресло. Гоблин на секунду появился передо
мной, смутно промелькнул, а затем начались щипки и дерганье за волосы. Но я
проявил к нему полное равнодушие, думая только об одном, вопреки здравому
смыслу молясь о том, что Линелль так и не узнала, как сильно пострадала в
катастрофе, что она не мучилась в коме, не знала боли. Что, если она видела,
как машина врезается в грузовик? Что, если она услышала, как какой-то
бесчувственный чурбан у ее кровати говорит, что ее лицо, ее прекрасное лицо
разбито?
Она не страдала. Это главное.
Она не страдала. Во всяком случае, все так говорили.
Я знал, что видел свет от свечи! Ясно разглядел его на
экране монитора.
И тогда я пробормотал, обращаясь к Гоблину:
"Ты лучше меня знаешь, где она сейчас, Гоблин. Скажи,
что ее дух превратился в свет".
Ответа не последовало. Гоблин ничего не понял. Он не знал.
"Ты ведь сам дух, – продолжал втолковывать ему
я. – Ты должен знать. Мы состоим из тела и души. Я состою из тела и души.
Линелль состояла из тела и души. Душа – значит дух. Куда направился дух
Линелль?"
От него ничего нельзя было добиться, кроме инфантильных
ответов. На большее он оказался неспособен.
В конце концов, я вернулся к компьютеру и напечатал: "Я
состою из тела и души. Тело – это то, что ты щиплешь. Душа – это то, что
говорит с тобой, то, что думает, то, что смотрит на тебя моими глазами".
Молчание. Потом передо мной возник его смутный образ –
полупрозрачный, лицо едва очерчено, – а через секунду он вновь растворился
в воздухе.
Я продолжал набирать на компьютерной клавиатуре: "Душу,
ту мою часть, которая разговаривает с тобой, любит и знает тебя, иногда
называют духом. Когда мое тело умрет, мой дух, или моя душа, его покинет. Понятно?"
Я почувствовал, как он вцепился в мою левую руку.
"Не покидай свое тело, – появилось на
мониторе. – Не умирай. Я буду плакать".
Я на секунду задумался. Значит, Гоблин все-таки уловил
связь. Да. Но мне хотелось от него большего, и меня охватил ужас, близкий к
панике.
"Ты дух, – написал я. – У тебя нет тела. Ты
дух в чистом виде. Неужели ты не знаешь, куда подевался дух Линелль? Ты должен
знать. Тебе следует знать. Должно же быть где-то место, в котором обитают духи.
Место, где они живут. Подумай хорошенько. Ты знаешь".
Наступила долгая пауза, но я чувствовал, что Гоблин рядом.
Тут он вновь взял меня за руку. "Не покидай свое
тело, – опять написал он. – Я буду плакать не переставая".
"Но где же дом духов? – настаивал я. – Где то
место, где живут духи так, как я живу в этом доме?"
Все казалось бесполезным. Я формулировал один и тот же
вопрос в двух десятках вариантов, но Гоблин не понимал. А потом спросил:
"Почему дух Линелль покинул ее тело?"
Я описал катастрофу.
Молчание.
И наконец, исчерпав последние силы и не сумев их пополнить в
ясную погоду, он исчез.
Оставшись один, испуганный и замерзший, я свернулся
калачиком в кресле и задремал.
Между мной и Гоблином образовалась пропасть.
Она расширялась все эти годы, что я знал Линелль, и теперь
стала неизмеримой. Мой двойник любил меня, был навечно ко мне привязан, но он
больше не понимал мою душу. А самое страшное для меня было то, что он ровным
счетом ничего не понимал про самого себя. Он не считал себя духом. Он бы
говорил о себе как о духе, если бы мог. Но это было для него непостижимо.
Шли дни, тетушка Куин собралась вернуться в Санкт-Петербург,
где в "Гранд-отеле" ее ждали два кузена. Она убеждала меня
отправиться вместе с ней.
Я поразился. Санкт-Петербург, Россия.
