Сейчас я не знал, как поступить. Быть может, стоит вернуться
туда, чтобы еще раз пройтись по знакомым комнатам? Вернуться, чтобы зайти в
большую спальню на первом этаже в задней половине дома, где моя любимая тетушка
Куин как раз сейчас устраивается в своем любимом кресле? В кармане моего
пиджака лежала еще одна камея, специально купленная для нее всего несколько
дней тому назад в Нью-Йорке, – так не следует ли отдать подарок? Чудесный
экземпляр, один из лучших...
Но нет. Я не смогу попрощаться, заранее не зная исхода. Не
сумею намекнуть, что со мной может что-то случиться, и весело уйти в
таинственное никуда, в котором и так увяз по самую макушку... Квинн – ночной
гость, Квинн, предпочитающий тускло освещенные комнаты и шарахающийся от ламп,
словно больной, страдающий каким-то экзотическим недугом. Разве моя дорогая
добрая тетушка Куин заслужила такое прощание?
Если я не доживу до утра, то стану персонажем еще одной
легенды: "Ах, этот неисправимый Квинн! Несмотря на все предостережения, он
все-таки отправился в самое сердце болота Сладкого Дьявола. Зачем только ему
понадобилось таскаться в эту проклятую Хижину Отшельника? И вот результат
однажды ночью он не вернулся оттуда".
На самом деле я не верил, что Лестат меня уничтожит. Не
верил, что он это сделает, не выслушав прежде мою историю – всю или хотя бы
частично. Вероятно, я был просто слишком молод, чтобы допустить такую
возможность. Или причина состояла в том, что, с увлечением и жаром прочитав
повествование Лестата, я ощутил наше с ним сходство?
Скорее всего, это можно назвать безумием, но мною руководило
непреодолимое желание оказаться как можно ближе к Лестату. Я не знал, каким
образом и откуда он наблюдал за Новым Орлеаном. Не знал, когда и как часто он
наведывался в свою квартиру во Французском квартале. Но это письмо и
предназначенная в дар Лестату ониксовая камея с моим портретом должны были
сегодня ночью попасть в его квартиру.
Наконец я покинул обитое кожей золоченое кресло, вышел из
великолепного дома с мраморными полами, а потом одним лишь усилием мысли
приподнялся над теплой землей и медленно взмыл в воздух, испытывая восхитительную
легкость. Я взлетал все выше и выше, пока с прохладной высоты не увидел во всей
красе огромные извилистые пространства черного болота и сияющий огнями большой
дом, светившийся словно фонарик на гладкой поверхности травы.
Прибегнув к самой необычной из дарованных мне сил –
Заоблачному дару, я приказал себе двигаться к Новому Орлеану и, оставив позади
воды озера Поншатрен, вскоре приблизился к печально известному дому на
Рю-Рояль, где – как было известно любому Охотнику за Кровью, жил непобедимый Лестат.
"Сущий дьявол, – отзывался о нем мой
Создатель, – покупает себе дома на собственное имя, хотя Таламаска следует
за ним по пятам. Он намерен пережить их. Он более милосерден, чем я".
"Более милосерден..." Именно на это я и
рассчитывал: "Лестат, где бы ты ни был, прояви милосердие. Мое обращение к
тебе вовсе не знак неуважения. Из письма ты поймешь, как нужен мне".
Я медленно начал спускаться все ниже и ниже, пока не
почувствовал вновь ароматный воздух. Любой случайный прохожий принял бы меня
сейчас просто за мелькнувшую тень. Наконец я оказался на заднем дворе дома,
возле журчащего фонтана, и взглянул на крутую железную лестницу, ведущую к
черному входу.
Что ж, вот я и здесь. В нарушение всех установленных правил.
Я во дворе жилища самого принца-паршивца – словно в сердце святыни. В голове
невольно всплыли страницы из хроник, где приводилось описание пышной
бугенвиллеи, обвившей железные колонны до кованых перил наверху.
А вокруг меня дерзко и весело шумел Французский квартал:
звенели тарелки на ресторанных кухнях, весело переговаривались, слоняясь взад и
вперед, вездесущие туристы. С Бурбон-стрит доносились звуки джаза, лившиеся из
открытых дверей. Мягко шурша шинами, по мостовой медленно проезжали машины.
Маленький двор был аккуратен и красив, а высота окружавших
его кирпичных стен поразила меня до глубины души. Таких огромных банановых
пальм – их блестящие стволы то там, то здесь разрывали каменные плиты настила –
я не видел нигде.
Но участок не производил впечатления заброшенного.
Кто-то срезал мертвые банановые листья. Кто-то собрал
сморщившиеся бананы – в Новом Орлеане они почему-то часто усыхают, прежде чем
успеют созреть. Кто-то обрезал пышные розовые кусты.
В общем, дворик выглядел чистеньким.
Даже вода, с журчанием льющаяся из морской раковины в
каменные руки херувимчика и затем стекавшая в чашу фонтана, оставалась
прозрачной.
Все эти милые частности заставили меня устыдиться
непрошеного вторжения, но я был преисполнен глупой решимости и потому не
испытывал страха.
Испугался я, лишь заметив в одном из верхних окон тусклый
свет, будто где-то в глубине помещения горела лампа. Но и тут во мне снова
взыграло всепоглощающее безумие.
"Неужели я поговорю с самим Лестатом? И что, если,
завидев меня, он без колебаний воспользуется Огненным даром? Тогда и письмо, и
ониксовая камея, и мои горестные мольбы – все бесполезно! Все-таки следовало
подарить тетушке Куин новую камею. Следовало схватить ее в объятия и
расцеловать. Я должен был сказать ей хоть пару слов, ибо сейчас умру, –
мелькало в голове. И тут же мысли мои приняли иное направление: "Лестат, я
люблю тебя. Вот идет Квинн, который будет тебе и рабом, и учеником!""
Только полный идиот мог испытывать такое воодушевление.
Я поспешно, однако стараясь при этом двигаться беззвучно,
поднялся по винтовой железной лестнице и, едва достигнув балконной двери,
явственно уловил характерный запах. В доме находился человек. Что бы это
значило? Я остановился и воспользовался Мысленным даром, чтобы тщательно
обследовать все комнаты.
И сразу получил информацию, сбившую меня с толку. Внутри был
человек, в этом не приходилось сомневаться, и он перемещался там торопливо,
скрытно, сознавая, что не имел никакого права проникать в этот дом. А главное,
этот таинственный незнакомец знал, что я стою у двери.
В первую секунду я растерялся. Вломившись без позволения в
чужой дом, я поймал точно такого же непрошеного гостя. Меня вдруг захлестнуло
неуместное возмущение. Этот субъект нарушил право частной собственности. Как он
посмел влезть в дом Лестата? Что это еще за нахал? И откуда он узнал, что я
здесь, что мой ум проник в его сознание?
Поразительно, но это невесть откуда взявшееся человеческое
существо обладало Мысленным даром, сравнимым по силе с моим. Я мысленно
спросил, как его зовут, и он неохотно ответил: "Стирлинг Оливер". Мой
старый друг из Таламаски! В ту же секунду, когда я понял, кто находится в доме,
Стирлинг тоже узнал меня.
"Квинн", – мысленно произнес он, словно
обращаясь ко мне.
