Теперь, по прошествии времени, понимаю, что Линелль
поступала так вполне намеренно. Чувствуя, что Пэтси ее побаивается и сторонится
нас – вы, мол, парочка умников, – она приводила меня на эти концерты,
чтобы между мной и матерью завязалась новая ниточка.
Но Линелль не остановилась на достигнутом. Она отвезла меня
на деревенский праздник, где выступала Пэтси. Мы отправились куда-то в штат
Миссисипи. До той поры я ни разу не видел мать на сцене, а когда жители
принялись восторженно кричать и хлопать, у меня словно глаза открылись.
С начесанными крашеными волосами, с пудом краски на лице,
Пэтси была похожа на смазливую пластмассовую куколку, но пела хорошо, очень
проникновенно. Ее песни верно отображали стиль блугрэсс, она играла на банджо,
а какой-то парень, которого я не очень хорошо знал, печально пиликал на
скрипочке. Сеймор мощно поддерживал их гармоникой и ударными.
Все это было очень мило и произвело на меня огромное
впечатление, но, когда Пэтси начала свой следующий номер, действительно крутую
песню типа "Ты подло со мной поступил, ублюдок!", толпа буквально
сошла с ума. Зрители неустанно хлопали моей маленькой маме, со всей ярмарки к
сцене хлынули люди. Пэтси прибавила жару, спев свою знаменитую песенку "Ты
отравил мой колодец, а я отравлю твой". Больше почти ничего не помню о том
концерте, кроме того, что она произвела фурор, еще я для себя понял, что она не
зря прожила жизнь, а я мог бы сыграть на гармонике и ударных лучше Сеймора.
Но я обходился без Пэтси. Не уверен, что она вообще когда-то
была мне нужна. Конечно, Пэтси с ее музыкой была любимицей неотесанных
деревенских парней, но лично мне больше нравилась Девятая симфония Бетховена.
А еще у меня была Линелль. И когда мы с Линелль отправлялись
на машине в Новый Орлеан, одни, прихватив с собою только Гоблина, радость моя
длилась бесконечно.
Я ни разу не встречал человека, который ездил бы быстрее
Линелль. У нее, видимо, было какое-то чутье на полицейских – так ловко она их
избегала. В тот единственный раз, когда нас остановили, она наплела с три
короба, будто мы, мчимся к какой-то роженице, и в результате избежала штрафа.
Мало того, ей с трудом удалось отделаться от полицейского, который предложил
сопровождать нас до самой больницы в городе.
Линелль была великолепна – иначе не скажешь. Она приехала
сюда, на ферму Блэквуд, учить деревенского мальчишку, не умевшего даже писать,
а через шесть лет оставила в Блэквуд-Мэнор всесторонне образованного молодого
человека.
В шестнадцать лет я не только сдал все экзамены за среднюю
школу, но и попал в верхние строчки по результатам вступительных экзаменов в
колледж.
В наш последний с ней год Линелль также обучила меня
вождению. Папашка полностью одобрил эту идею, и вскоре я уже колесил на
грузовичке по нашим владениям и по заброшенным деревенским дорогам в округе.
Линелль отвезла меня в город, где я получил права, а Папашка сказал, что
грузовичок отныне мой.
Думаю, Линелль удалось бы сделать из меня и настоящего
ценителя книг, если бы Гоблин так не ревновал к чтению, так не переживал, что
он исключен из этой деятельности, так не стремился заставить меня вслух
произносить для него каждое слово или, наоборот, слушать, как он их произносит
в моей голове. Но умение с головой уходить в книги пришло ко мне со вторым
великим учителем – Нэшем.
Тем временем Гоблин, видимо, черпал энергию не только у
меня, но и у Линелль. Впрочем, в то время я бы выразился иначе. В общем, Гоблин
день ото дня обретал все большую силу.
Вот один из примеров. Воскресенье. За окном дождь. Мне,
наверное, лет двенадцать. Я работал за компьютером, а Гоблин обругал меня, и
машина вырубилась. Я проверил все соединения, снова запустил программу, но тут
вновь появился Гоблин, и история повторилась.
"Это ты сделал?" – спросил я, оглядываясь.
Он стоял возле дверей – мой абсолютный двойник, в джинсах и
клетчатой красно-белой рубашке. Единственное отличие от меня: сложенные на
груди руки и самодовольная ухмылка на лице. Он полностью завладел моим
вниманием. Но я все-таки снова включил компьютер, а сам не сводил глаз с
Гоблина. Тогда он показал на люстру, и она начала мигать.
"Ладно, это превосходно, – сказал я. (Это был его
любимый комплимент, и я прибегал к нему уже много лет.) – Но не смей больше
отключать электричество в этом доме. Скажи, если чего-то хочешь". Он
изобразил жестами фразу: "Пойдем отсюда" – и показал на дождь за
окном.
"Нет, для этого я уже слишком большой, –
воспротивился я. – Иди лучше сюда, поработай со мной". Я принес ему
стул, усадил рядом с собой и объяснил, что сочиняю письмо тетушке Куин, а потом
прочитал написанное вслух, хотя в этом не было необходимости. Я благодарил
тетушку за то, что в последнем письме она разрешила Линелль пользоваться ее
спальней, если возникает необходимость переодеться, отдохнуть или переночевать.
Когда я завершил письмо и собирался выключить компьютер,
Гоблин, как всегда, схватил меня за левую руку и напечатал без пробелов:
"яГоблиниКвиннтожеГоблиниГоблинэтоКвиннимылюбимтетушкуКуин". Он
остановился и начал, растворяться в воздухе, а потом закачалась люстра, и он
исчез окончательно.
Осознав, что он истощил силы, выключая компьютер, я
почувствовал себя в безопасности. Остаток дня и ночь принадлежали только мне.
Но тут меня начало терзать чувство одиночества, и, когда
стало совсем темно, я отправился в гараж Пэтси, не переставая думать о фокусах
Гоблина и о том, что теперь могу рассчитать его силы.
Она в этот вечер выступала в какой-то "пивной
забегаловке" в Техасе. Я сел за ударные и, подыгрывая на губной гармонике,
очень скоро добился ровного ритма, который мне особенно нравился. И тут Гоблин появился
вновь. Очень бледный, полупрозрачный, он затанцевал словно марионетка на
веревочках, но продержался не дольше нескольких секунд.
Ладно. Пришлось смириться с одиночеством. Зато я
почувствовал, что теперь имею над ним определенную власть: если схитрить и
заставить его чрезмерно растратить силы, он от слабости уже ни во что не сможет
вмешаться, а это как раз мне на руку.
В другой раз, вскоре после этого происшествия, мы с Линелль
кружились в вальсе под музыку Чайковского – по-настоящему "зажигали"
в гостиной, когда все гости разошлись спать, – а Гоблин не придумал ничего
лучше, кроме как садануть меня под дых. Я согнулся пополам, а он сразу
растворился в воздухе, но не потому, что хотел, а потому что не мог оставаться
дольше видимым, – растворился, как легкое облачко, пока я задыхался и
плакал.
