Когда Линелль узнала, что я ни разу в жизни не был ни в
одном музее, мы тут же сели в ее рычащую спортивную "мазду", врубили
"технорок" и отправились на другой берег озера, в Новый Орлеан, чтобы
полюбоваться чудесными картинами в Музее искусств, посетить новый океанариум,
побродить по художественным галереям, а потом отправиться во Французский
квартал – просто так, чтобы развлечься.
Пойми меня правильно, к тому времени кое-что о Новом Орлеане
я знал. Мы часто ездили на машине в великолепную церковь Успения Богоматери на
углу Джозефин– и Констанс-стрит, хотя на дорогу уходило полтора часа. Но это
был приход Милочки, и один из священников, служивших там, приходился ей
двоюродным братом, а потому был и моим родственником. Во время празднования
Марди Гра мы иногда приезжали к тетушке Рути, чтобы с крыльца ее дома
посмотреть вечерний парад. Иногда мы даже проводили у нее в гостях целый день.
Но с Линелль я по-настоящему узнал город. Мы слонялись по
Французскому кварталу, или бродили по букинистическим лавочкам на Мэгэзин-стрит,
или заходили в собор Святого Людовика, чтобы зажечь свечку и помолиться.
Именно тогда Линелль подготовила меня к первому причастию и
к конфирмации, и обе эти церемонии прошли накануне Пасхи в церкви Успения
Богоматери. Там собрались все новоорлеанские родственники Милочки плюс еще
человек пятьдесят, которых я видел впервые. Но я был очень рад, что как
подобает соединился с Церковью, и даже ненадолго увлекся религией. Я смотрел на
видео все, что относилось к Ватикану, церковной истории или жизнеописаниям
святых.
Меня особенно завораживал тот факт, что у святых были
видения, что некоторые из них воочию лицезрели своих ангелов-хранителей и даже
разговаривали с ними. Тогда-то меня и посетила мысль, что Гоблин далеко не
ангел и, должно быть, скорее послан из ада.
Линелль заявила, что это не так, а спросить мнение о Гоблине
священника мне не хватило смелости, а может быть, желания. Наверное, я
подспудно чувствовал, что Гоблина тут же заклеймят, назвав плодом болезненного
воображения. Временами я и сам так о нем думал.
Линелль поинтересовалась, не подстрекает ли меня Гоблин к
чему-то плохому. Я ответил, что нет.
"В таком случае тебе вообще незачем говорить о нем
священнику, – заявила она. – Гоблин никак не связан с грехом.
Доверься своему здравомыслию и сознанию. Священник способен понять Гоблина не
лучше, чем обыкновенный смертный".
Возможно, сейчас это звучит двусмысленно, но тогда мне так
не показалось.
В конечном итоге, я думаю теперь, что те шесть лет, что я
провел с Линелль, были самыми счастливыми в моей жизни.
Естественно, я отдалился от Папашки и Милочки, но они
радовались, что я учусь, гордились моими успехами и ничуть не обижались. Кроме
того, после обеда мы с Папашкой по-прежнему играли на губной гармошке и болтали
о "старых временах", хотя Папашка тогда был еще совсем не стар.
Линелль ему нравилась.
К ней потянулась даже Пэтси. Иногда она присоединялась к
нам, и тогда мне приходилось втискиваться на узкое заднее сиденье спортивной
машины, а женщины болтали, сидя впереди. Мое самое острое воспоминание о
совместной поездке с Пэтси имеет отношение к Гоблину – я разговаривал с ним, не
умолкая, и тогда Пэтси рявкнула на меня, велев прекратить болтовню с этим
отвратительным призраком, чем повергла Линелль в шок.
Пэтси робела перед Линелль, и та убедила ее терпимее
относиться к моей дружбе с Гоблином. Была и еще одна причина, которую, как мне
кажется, я понимаю лишь сейчас, оглядываясь в прошлое. Все очень просто: то,
что Линелль уважала меня, не только как друга Гоблина, но и как маленького
Тарквиния Блэквуда, заставило Пэтси разговаривать со мною намного чаще и
искреннее, чем раньше.
Получалось, будто моя мать "не видела" личность,
которой я был до того момента, как Линелль привлекла ее внимание ко мне, и
тогда слабый интерес вытеснил в ней снисходительную и высокомерную жалость –
"Ах, мой бедненький, ах, мой маленький...", – которую Пэтси
испытывала ко мне раньше.
Линелль также оказалась большой любительницей популярных
фильмов, особенно тех, что она называла "готическими" или
"романтическими", и приносила множество пленок, от
"Робокопа" до "Айвенго", чтобы смотреть со мной по вечерам.
Иногда на эти сеансы заглядывала и Пэтси. Ей нравился и "Темный
Человек", и "Ворон", и даже "Красавица и чудовище" Жана
Кокто.
Не раз мы все смотрели "Дочь шахтера", фильм о
Лоретте Линн, замечательной певице в стиле кантри, настоящей звезде, которую
Пэтси просто обожала. И я наблюдал, что Линелль, разговаривая с Пэтси, довольно
легко переходила на язык "кантри". Это заставляло меня ревновать. Я
хотел, чтобы моя романтичная, таинственная Линелль принадлежала только мне.
Однако за эти годы я кое-что узнал и о Пэтси, что мне
следовало бы предвидеть заранее. Рядом с Линелль Пэтси чувствовала себя глупой,
и по этой причине их дружба начала слабеть и в один момент грозила вообще
прерваться. Пэтси не желала чувствовать себя ущемленной, а кроме того, не
отличалась открытостью ума, что необходимо при обучении.
То, что она отвернулась от Линелль, меня не удивило, да, в
общем-то, и не тронуло. (Кажется, лебединой песней нашего зрительского трио
стала "Седьмая печать" Ингмара Бергмана.) Но был все же еще один
положительный момент: моей учительнице очень понравилась музыка Пэтси, она даже
попросила разрешения прийти послушать, а после очень хвалила Пэтси за то, что
она делает со своим "оркестром", состоявшим из одного человека –
"друга" по имени Сеймор, который играл на губной гармонике и ударных.
(Сеймор был полным ничтожеством, присосавшимся к Пэтси, во
всяком случае так я думал в то время. Судьба с лихвой наказала меня за Сеймора)
Пэтси была явно удивлена таким интересом и обрадована, так
что мы побывали на нескольких концертах в гараже, которые Линелль понравились
больше, чем мне. Не удивительно, что Гоблин тоже пришел в восторг и танцевал до
тех пор, пока совсем не улетучился. Позже, когда Пэтси показала мне несколько
аккордов на электрогитаре и когда я "сбацал" вместе с ней и Сеймором
на своей гармонике, Гоблин приревновал и начал строить отвратительные рожицы, а
потом и вовсе исчез.
Однажды вечером Сеймор не появился. Тогда я сел за его
ударные, нацепил на шею гармонику и вполне прилично подыграл Пэтси, исполнявшей
свою новую песенку. Линелль была нашим зрителем-фанатом. Мы сыграли еще пару
песен, и я довольно сносно справлялся с ударными. Я не хочу сказать, будто
играл гениально, но мне удалось извлечь из инструмента что-то приличное, а уж в
игре на гармонике я и вовсе блистал, ведь практиковался уже много лет вместе с
Папашкой. В общем, концерт закончился в духе фермы Блэквуд: Пэтси бросилась
обнимать и целовать меня.
