Услышав мою историю, Милочка крайне встревожилась. К этому
времени она уже очень располнела и, как я уже говорил, редко покидала свой пост
в кухне. Так вот, выслушав мой сбивчивый рассказ, она обняла меня и решительно
заявила, что никаких привидений на кладбище нет и что отныне мне вообще не
следует туда ходить. Мне хоть и было мало лет, я сразу уловил противоречие, к
тому же я был уверен в том, что видел, и никто не смог бы убедить меня в
обратном.
Папашка занимался постояльцами в передней половине дома, и я
не помню, чтобы он как-то отреагировал.
Но Большая Рамона, бабушка Жасмин, работавшая в кухне вместе
с Милочкой, проявила большое любопытство, услышав о привидениях, и начала меня
расспрашивать, что да как, какой рисунок был на платьях женщин и были ли
мужчины в шляпах. Она, несомненно, верила в привидения и теперь принялась заново
рассказывать знаменитую историю о том, как застала призрак моего прапрадеда
Уильяма в гостиной, когда тот шарил по столу в стиле Людовика XV.
Но вернемся к видению на кладбище – к Потерянным Душам, как
я начал их называть. Милочка здорово перепугалась и заявила, что пора отправить
меня в детский сад, где я познакомлюсь с другими ребятишками и буду весело
проводить время.
Вот так вышло, что однажды утром Папашка отвез меня на
пикапе в частную школу в Руби-Ривер-Сити. Через два дня меня оттуда вышвырнули,
объяснив это тем, что я чересчур много разговаривал с Гоблином, мямлил и
бормотал, не произнося слова до конца, и не сумел найти общего языка с другими
детьми. Кроме того, Гоблину там очень не понравилось. Он все время строил
рожицы воспитательнице, а потом взял мою левую руку и переломал все цветные
карандаши.
Я вернулся туда, где и хотел быть, – то шпионил за
Пэтси, подслушивая, как она сочиняет песни, то помогал Папашке высаживать в ряд
вдоль фасада дома красивые анютины глазки, то лакомился глазурью для кекса,
оставленной остывать в миске, пока Милочка, Большая Рамона и Маленькая Ида пели
"Пойди, пожалуйся тетушке Роди", или "Я работаю на
железке", или какие-то другие давно забытые, к моему стыду, песни.
В том же году мне еще несколько раз доводилось видеть на
кладбище Потерянные Души. Они не менялись. Медленно передвигались по воздуху,
смотрели на меня во все глаза – и больше ничего. Видимо, они были как-то
связаны друг с другом – плывущая по воздуху компания, от которой ни один дух не
мог отделиться по собственной воле. Я даже не уверен, были ли они наделены
индивидуальностью в том смысле, какой мы вкладываем в это слово. Но похоже, что
все-таки наделены, если судить по тому, как они провожали меня взглядами.
К тому времени, когда тетушка Лоррейн Маккуин вернулась
домой, меня успели исключить по крайней мере из четырех школ.
Я тогда впервые ее увидел, хотя, как тетушка с большим
энтузиазмом сообщила в перерывах между теплыми объятиями и душистыми поцелуями,
оставлявшими на коже следы от губной помады, она несколько раз приезжала в
Блэквуд-Мэнор, пока я был младенцем. А еще она протянула мне огромную белую
коробку с узорами и угостила вкуснейшими конфетами – "Вишней в
шоколаде".
В тот далекий день я впервые переступил порог тетушкиной
спальни, располагавшейся там же, где и сейчас.
Даже если посчитать постояльцев, побывавших в Блэквуд-Мэнор,
тетушка Куин была самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо видел. Я
все никак не мог отвести взгляда от ее туфелек на шпильках, с ремешками вокруг
щиколоток. Теперь я назвал бы ее великолепной, а в то время просто с
удовольствием вдыхал пряный аромат духов – они назывались "Табу" – и
перебирал пальцами мягкие белые локоны.
По моим подсчетам, ей в то время было около семидесяти, но
выглядела она моложе Папашки, собственного двоюродного внука, или
Милочки, – а ведь они оба тогда едва разменяли пятый десяток.
Тетушка Куин в ту пору наряжалась исключительно в белые
шелковые костюмы, сшитые на заказ, – это был ее любимый стиль в одежде.
Помнится, я уронил ей на юбку шоколадную конфету, но она беспечно заметила,
чтобы я не беспокоился, потому что у нее таких костюмов целая тысяча, а потом
весело рассмеялась и заявила, что, как она когда-то и предсказывала, я наделен
"блестящим умом".
Ее комната утопала в белом: белые шелка и кружева на
балдахине над кроватью, белые прозрачные занавески с оборками на окнах, даже
белые лисьи шкурки с настоящими звериными головами и хвостами, которые она
набросила на стул. Она рассказала мне, что обожает белый цвет, и
продемонстрировала свой маникюр – ногти были покрыты белым лаком, – а
также камею на воротничке блузки: белую резьбу на бледно-розовом коралле. По ее
словам, последние тридцать лет, с тех самых пор как умер ее муж, Джон Маккуин,
ей просто необходимо, чтобы все вокруг было белым.
"Но, кажется, я начинаю уставать от этого цвета, –
заявила она трагическим голосом. – Я очень любила твоего дядю, Джона
Маккуина, а до него не любила ни одного мужчину. И больше никогда не выйду
замуж. Но я готова к новой цветовой гамме. Уверена, твой дядюшка, Джон Маккуин,
одобрил бы меня. Как ты думаешь, Тарквиний, стоит ли мне купить костюмы других
цветов?"
Когда она произнесла эти слова, в моей юной жизни наступил
решительный поворот. Раньше никто не задавал мне таких серьезных, по-настоящему
взрослых вопросов. Да и вообще, она обращалась со мной как со взрослым. С той
же секунды я полюбил ее с безграничной преданностью.
Не прошло недели, как она уже демонстрировала мне образчики
цветного дамаста и атласа, спрашивая, какой из этих цветов, по моему мнению,
самый милый и радостный. Пришлось признаться, что самым радостным мне кажется
желтый, после чего я взял ее за руку и повел в кухню, чтобы показать висевшие
там желтые занавески. Она тогда очень долго смеялась и в конце концов сказала,
что желтый навевает ей мысли о масле.
Комнату она все-таки убрала в желтых тонах! Сплошные легкие
летние ткани, такие же воздушные, как те белые, что использовались раньше, но в
желтом цвете вся комната преобразилась, стала волшебной, и, откровенно
признаюсь, она никогда больше не нравилась мне так, как после той первой
перемены.
В течение многих лет тетушка не раз меняла цветовую гамму
отделки, заказывала новые шторы, драпировки и обивку. Покупала она и новые
наряды самых разных цветов. Но в тот первый день, во всем белом, она казалась
мне поистине королевской особой, и я помню, как наслаждался ее красотой,
изысканностью манер и речи.
Что касается камеи, она тут же все мне о ней рассказала: это
было изображение мифической богини Гебы, подносящей чашу Зевсу, в то время как
он, главный среди всех богов, принял облик орла и погрузил клюв в напиток.
