Даже если бы за создание таинственной атмосферы на ферме
Блэквуд мне платили жалованье, я бы, наверное, не мог справиться с этим лучше,
ибо действительно любил родной дом. Гости в свою очередь тоже вносили свою
лепту: как я уже говорил, время от времени кто-нибудь из них заявлял, что видел
то старика Манфреда, который, хмурясь, глядел на него из зеркала, то милую
Вирджинию Ли, бродившую по комнатам в поисках своих осиротевших детей.
Я впитывал в себя все, что могли дать эти легенды и их
бесчисленные вариации, учился у старших думать и чувствовать по-взрослому и с
ранних лет начал считать себя таким же самостоятельным и независимым, каким был
старый Манфред. Гоблин легко вписывался в мою жизнь.
Манфред Блэквуд появился в этих краях в тысяча восемьсот
восемьдесят первом году вместе с молодой женой Вирджинией Ли. Он начинал как
держатель салуна в окрестностях Нового Орлеана, потом решил сколотить состояние
на торговле и перебраться в город, но не нашел там подходящего места,
отвечавшего его представлениям о роскоши, и в конце концов переехал на просторы
северного берега озера Поншатрен.
Здесь он нашел участок, состоящий из возвышенного клочка
земли, где можно было возвести потрясающий особняк (с пристройками для слуг,
конюшнями, террасами и лужайками), двух сотен акров дремучих болот, чтобы
охотиться, и очаровательного заброшенного кладбища с каменной церквушкой, от
которой остались одни стены, – в память о тех семьях, которые давным-давно
вымерли или покинули эти места.
Манфред разослал своих архитекторов в лучшие дома натчезов
[9]
, чтобы отыскать наиболее интересные детали для своего особняка,
а за созданием изогнутой лестницы и фресок в стиле греческого ренессанса он
наблюдал лично.
Все это делалось из любви к Вирджинии Ли. А ей так
полюбилось кладбище, что она даже иногда ходила в пустую каменную церквушку
помолиться.
Четыре дуба, что охраняют кладбище сейчас, уже в то время
были довольно высокими, а близость старого кладбища к болоту с его уродливыми
кипарисами и бесконечными гирляндами луизианского мха несомненно усиливала, да
и усиливает до сих пор общую атмосферу меланхолии.
Но Вирджиния Ли не была сентиментальной викторианской
девушкой. Образованная, любящая свое дело медсестра выхаживала Манфреда в
больнице Нового Орлеана, куда он попал с жестоким приступом желтой лихорадки и,
как многие ирландцы, едва не умер от этой болезни. Она с огромной неохотой
оставила свою профессию, но Манфред, гораздо старше ее и опытнее, был очень
настойчив и в конце концов окончательно покорил юное сердце.
Именно для Вирджинии Ли Манфред заказал свой портрет,
который сейчас висит в гостиной. Манфреду было за сорок, когда он позировал
художнику, но уже тогда он начал внешне походить на бульдога: обвисшие щеки,
упрямо выпирающая нижняя челюсть и большие печальные голубые глаза. К этому
времени, то есть приблизительно к тысяча восемьсот восемьдесят пятому году, его
пышная шевелюра уже успела поседеть. Даже через сорок лет, когда тетушка Куин
получила от него в подарок камею, а вскоре после этого он навсегда пропал на
болоте, волосы Манфреда оставались по-юношески густыми.
На портрете он не выглядит порочным. Скажу больше, я всегда
считал, что изображенный на картине человек начисто лишен тщеславия, если
позволил повесить в собственном доме такой неприукрашенный портрет самого себя.
Как ты сам мог судить по портрету в столовой, Вирджиния Ли
была, несомненно, красива: женщина-девочка со светлыми волосами и
пронзительными голубыми глазами. Говорят, она была очень остроумна и находчива,
ее речь отличалась мягкой иронией, и она безоглядно любила своих детей, Уильяма
и Камиллу. Что касается Изабеллы и Филиппа, умерших в детстве от столбняка и
инфлюэнцы, то она до конца своих дней не переставала их вспоминать.
Вирджинию Ли унесла скоротечная лихорадка, а еще бедняжка
много лет страдала от малярии. Однако она мужественно боролась с болезнями,
каждый день самостоятельно одевалась и спускалась вниз. Так было и в ту
субботу, когда она умерла. В тот день она лежала на диване, вела интересную
беседу, как обычно пребывая в веселом расположении духа и подшучивая над собой,
а где-то около полудня сделала свой последний вдох.
Ее похоронили в том самом небесно-голубом платье, в котором
она изображена на портрете. И если в нашем доме есть семейный святой, то это
Вирджиния Ли. Признаюсь, иногда я и сам обращаюсь к ней с молитвой.
Говорят, что Манфред, вспыльчивый старик, оставшийся после
смерти жены с двумя крошечными детьми на руках, совсем лишился разума. Он то
ревел, как раненый зверь, то принимался бормотать себе под нос. Не в силах
видеть ее могилу на маленьком кладбище – к тому же он, скорее всего, не имел
права хоронить ее на территории собственных владений, – Манфред приобрел
огромный склеп для всей семьи на новом кладбище в Метэри, в окрестностях Нового
Орлеана. Там наших родственников хоронят и по сей день.
Я дважды видел этот мавзолей: когда умерла Милочка, а потом
и Папашка. Полагаю, что останки малышей, Изабеллы и Филиппа, тоже перенесли в
склеп, но, если честно, никогда об этом не спрашивал.
Надгробное сооружение на кладбище Метэри представляет собой
небольшую часовенку из гранита и мрамора, с двумя пятифунтовыми, высеченными из
гранита ангелами по обе стороны от бронзовых ворот и витражом на
противоположной стене. Узкий проход разделяет склеп на две половины, в каждой
из которых имеются по три гнезда для гробов.
Уверен, ты знаешь порядок погребения в таких мавзолеях:
гробы помещают в гнезда, а когда те оказываются заполненными, но требуется
место для очередного усопшего, самый старый гроб вскрывают, кости высыпают в
подземную могилу, а сам гроб разбивают на куски и выбрасывают, освобождая таким
образом почетное место над землей.
Я всегда думал, что, когда умру, меня тоже там похоронят, но
теперь судьба не подарит мне роскошь завершить свой жизненный путь в семейной
усыпальнице. Хотя... Кто знает? Возможно, в будущем, после того как я наберусь
смелости покончить с таким существованием, мои бренные останки все-таки попадут
в этот склеп.
Но вернемся к Безумцу Манфреду, как стали называть в округе
моего несчастного предка. У него появилась привычка отправляться в одиночку на
болото Сладкого Дьявола, беспрерывно бормоча при этом какие-то проклятия.
Иногда он не возвращался по нескольку дней кряду.
Такие его отлучки всегда вызывали тревогу, ибо знали, что
болото Сладкого Дьявола никогда не расчищали и в результате оно густо заросло
лесом и стало почти непреодолимым для пироги. Ходили легенды, что там водятся
медведи, пумы, рыси и даже еще какие-то неизвестные создания, которые жутко
воют по ночам.
