Я увидел яркий свет, но он не резал мне глаза. Это было
величественное сияние, освещавшее все вокруг, а тем временем что-то ужасное
происходило внутри костра.
Туда вступила Меррик. Она взобралась на высокий алтарь,
вошла в огонь вместе с младенцем, и теперь оба горели. Они горели, а там, в
небе, в чистом божественном Свете я различил идущие фигуры, полупрозрачные
фигуры – в одной из них я безошибочно узнал худощавую фигуру Папашки, рядом с
ним ковылял малыш, там была и Меррик, она шла рядом с маленькой старушкой. И я
видел, что Меррик повернулась и подняла руку, словно прощаясь.
Благословенный Свет медленно померк. Рассеялись его теплота
и великолепие.
Придя в себя и снова обретя способность шевелить руками и
ногами, я поднялся с земли и увидел, что Лестат вытащил из костра тело Меррик
и, всхлипывая, пытался загасить на ней огонь своим сюртуком.
– Она ушла, – сказал я, – я видел.
Но Лестат словно обезумел. Не слушал меня. Пламя наконец удалось
потушить, но у нее обгорела половина лица, почти весь торс и правая рука.
Ужасное зрелище. Он вспорол себе запястье, пролив густую вязкую кровь на ее
тело, но ничего не произошло. Я знал, на что Лестат надеялся. Я помнил легенду.
– Она ушла, – повторил я. – Я видел, как она
уходила. Она ушла туда, где Свет, и на прощание помахала рукой.
Лестат выпрямился и принялся вытирать кровавые слезы и сажу
с лица. Но он все никак не мог успокоиться и продолжал рыдать. Я понял, что
люблю его.
Мы вместе подняли ее останки и водрузили на алтарь.
Подбросили дров в огонь, и совсем скоро от тела остался один пепел, который мы
и разбросали во все стороны. Ничего не осталось ни от костра, ни от тела
Меррик.
Жаркая ночь была тиха и спокойна, кладбище погрузилось в
темноту.
– Она была среди нас самой молодой, – рыдал
Лестат. – Только молодые всегда стремятся закончить свои дни. Они видят в
смерти какое-то волшебство. С возрастом нашим благом становится вечность.
Глава 51
Лестат все еще был покрыт сажей, но его это не очень волновало.
Мы позвонили в дверь Оук-Хейвен, и нам открыл сам Стирлинг в толстом стеганом
халате. Он искренне изумился, увидев нашу пару на пороге Обители Таламаски –
этаких два путника в ночи.
Разумеется, он тут же пригласил нас в библиотеку, и мы
приняли приглашение. Когда мы устроились в кожаных креслах, расставленных
повсюду для удобства, и Стирлинг сказал любезной маленькой экономке, что нам
ничего не требуется, нас оставили одних.
Неторопливо, то и дело срывающимся голосом Лестат поведал
Стирлингу, что случилось с Меррик. Он описал церемонию – и то, как Меррик
взобралась на алтарь, и то, что он видел потом ожившего младенца и Гоблина,
проникшего в маленькое тельце.
А потом Стирлинг выслушал мой рассказ – о Свете и фигурах,
удалявшихся куда-то.
– Я могу записать это в наше досье? – спросил
Стирлинг. Он вынул носовой платок и высморкался. Он плакал в душе о Меррик. А
потом слезы выступили у него на глазах, и он не стал их скрывать, вытер не
сразу.
– Для этого я и рассказал вам все, – ответил
Лестат. – Чтобы вы завершили досье, заведенное на Меррик Мэйфейр, и знали,
что с ней случилось. Чтобы он не оборвался на полуслове, чтобы вы не оплакивали
ее, так и не узнав, куда она подевалась и что с ней стало. Меррик была нежная
душа. Охотилась только на злодеев. Ни разу не обагрила руки невинной кровью. И
свой последний шаг она совершила обдуманно, очень обдуманно. Правда, почему она
выбрала этот момент, я не совсем понимаю.
– А мне кажется, я знаю, – сказал я, – но мне
не хотелось бы показаться слишком самонадеянным. Она выбрала этот момент,
потому что была не одна. Она была с Гарвейном.
– И как ты себя чувствуешь теперь, когда его больше
нет? – спросил Стирлинг.
– Я освободился от него и все еще не пришел в себя от
того, что случилось. Я потрясен, что Гарвейн убил тетушку Куин, вы ведь знали,
что он это сделал? Он испугал ее, и она упала. Это всем известно.
– Да, – ответил Стирлинг, – об этом очень
много говорили на ночном бдении. Что ты теперь будешь делать?
– Я потрясен, что Меррик умерла, – сказал
я. – Меррик освободила меня от Гарвейна. Лестат любил Меррик. Я тоже ее
любил. Не знаю, что я буду делать, куда пойду. Есть еще люди, которые нуждаются
во мне. И они всегда были, те, кто нуждается во мне, те, кто мне небезразличен.
Я не оборвал связь с человеческой жизнью.
Я замолк, думая о смерти Пэтси. Мне отчаянно хотелось во
всем признаться, но я так сильно ненавидел самого себя за содеянное, что вообще
не стал об этом говорить.
– Как хорошо ты сказал, – с горечью заметил
Лестат, – "не оборвал связь с человеческой жизнью".
Стирлинг закивал в знак согласия.
– А почему вы не спрашиваете, что я намерен
делать? – хитро спросил Лестат, подмигнув одним глазом.
– А вы бы мне ответили? – хохотнул Стирлинг.
– Естественно нет, – сказал Лестат. – Но если
хотите, можете записать в своих файлах, что я полюбил Тарквиния. Это вовсе не
означает, что вы можете теперь мне устроить ловушку в Блэквуд-Мэнор. Надеюсь,
вы помните свое обещание оставить Тарквиния в покое?
– Безусловно, – отозвался Стирлинг. – Я
всегда выполняю свои обещания.
– У меня остался один вопрос, – робко произнес
я. – Последние месяцы я несколько раз разговаривал с Майклом Карри и Роуан
Мэйфейр, но они лишь отделываются туманными фразами. Ничего толком не
рассказывают о Моне, исключая то, что ей нельзя меня видеть, что она проходит
курс особой интенсивной терапии. По их словам, она может умереть от любой
инфекции. Мне запрещено навещать ее. Я даже не могу поговорить с ней по
телефону...
– Она умирает, – коротко сказал Стирлинг, сверля
меня взглядом.
Наступила тишина.
Ее нарушил Лестат:
– Зачем вы ему об этом сказали?
Стирлинг по-прежнему не сводил с меня глаз.
– Потому что он хочет знать.
– Очень хорошо, – сказал Лестат. – Идем,
братишка, поохотимся вместе. Я знаю двоих злодеев из Бока Ратон, которые живут
одни в великолепном особняке в прибрежной зоне. Будет весело, ты даже не
представляешь как. Доброй ночи, Стирлинг. Доброй ночи Таламаске. Пошли.
