– Это похоже на слияние, которого я никогда не знал,
когда был жив. Конечно, он временами проникал в меня. Это мне говорила Мона
Мэйфейр. Когда мы занимались с ней любовью, она чувствовала, что он во мне.
Мона считает себя ведьмой, потому что хорошо чувствует духов.
– Ты любишь Мону Мэйфейр? – мягко спросила Меррик.
– Очень люблю, – с трудом ответил я. – Но я
никогда ее больше не увижу. Стоит ей только взглянуть на меня, она сразу
поймет, кто я теперь такой. Я и Роуан Мэйфейр избегал как мог на мессе и
похоронах. И ее мужа, Майкла, тоже сторонился. Они оба, по мнению Таламаски,
принадлежат к колдовскому племени. Кроме того, на ночное бдение явился призрак
Джулиена Мэйфейра. Тетушка Куин была его дочерью. Так что я его потомок.
– В тебе течет кровь Мэйфейров? – спросила
Меррик. – И ты видел Джулиена?
– Моя бесценная, я пил с дядюшкой Джулиеном горячий
шоколад еще в те дни, когда я мог его пить, – сказал я. – К шоколаду
он подал крекеры в виде фигурок животных на фарфоровой тарелочке, а позже все
это исчезло вместе с ним.
Я торопливо рассказал ей, как было дело, не умолчал и об
истории с маской и плащом. Меррик расплылась в красивейшей улыбке.
– Наш дядюшка Джулиен, – произнесла она с
умиротворенным вздохом. – Сколько постелей он согрел, какой это был
мужчина Удивительно, что в Новом Орлеане остался еще кто-то, в ком нет его
генов! – Она просияла, глядя на меня. – Он явился во сне к моей
Большой Нанэнн, когда мне было одиннадцать лет от роду, и велел ей отослать
меня в Таламаску, которая стала моим спасением.
– О Святые Небеса! – воскликнул я. – Ты не
знаешь, как я чуть не поступил со Стирлингом Оливером.
– Забудь об этом! – велел Лестат. – Я
серьезно! Все в прошлом. – Он поднял руку и перекрестил меня. –
Именем Отца и Сына и Святого Духа я освобождаю тебя от всех грехов. Стирлинг
Оливер жив! Этот вопрос закрыт, поскольку я здесь глава Собрания.
Меррик тихо, мелодично рассмеялась. Смуглая кожа
подчеркивала блеск ее зеленых глаз.
– Так ты у нас глава Собрания? – кокетливо
взглянув на Лестата, поинтересовалась она. – Где бы ты ни появился, ты тут
же становишься главой Собрания.
– Естественно, – пожимая плечами, ответил Лестат,
словно и не думал шутить.
– Насчет этого мы могли бы поспорить, мой великолепный
быстрокрылый друг, – ответила Меррик. – Но мы не можем сейчас терять
время, пока Гоблин лишен сил. Мы должны вернуться к насущному вопросу. Итак,
Гоблин твой близнец, Тарквиний. Ты собирался рассказать мне, каково это, когда
вы вместе. Опиши слияние.
– Это похоже на электричество, – ответил я. –
Словно его частицы, если предположить, что он из них состоит...
– Так и есть, – перебила Меррик.
– ...сливаются с моими, и я полностью теряю равновесие.
А еще я погружаюсь в воспоминания, которые он либо порождает, либо тоже
становится их жертвой, не знаю, но мы вместе возвращаемся в прошлое, когда
лежали в колыбельке или играли в манеже, и я чувствую только одну любовь к
нему, которую, должно быть, чувствовал, когда был младенцем или малышом, едва
научившимся ходить. Я испытываю счастье, радость. Часто вообще не нахожу слов,
кроме выражений любви, да и те очень примитивные.
– И как долго это длится?
– Минуты, секунды, – ответил за меня Лестат.
– Да, и с каждым разом он становится сильнее, чем
прежде, – добавил я. – Прошлой ночью, например, он чуть не вырвал мне
сердце, а еще оставил по всему телу крошечные разрезы – раньше ничего подобного
не случалось. А ушел он сквозь окно, разбив все стекла, почти так же, как
сегодня. Прежде он никогда не действовал так разрушительно.
– Ему приходится теперь так себя вести, – сказала
Меррик. – Он по глупости увеличил материальную составляющую своего
существа. Раньше он почти весь состоял из одной энергии, теперь к ней
прибавилась значительная часть материи, и поэтому он уже не может, как раньше,
проходить сквозь стены. Теперь ему необходим дверной проем или окно.
– Ты абсолютно права, – сказал я. – Я видел
это собственными глазами. Я чувствую движение в воздухе, когда он уходит.
Меррик кивнула.
– Нам только на руку, что он подчиняется силе
притяжения, впрочем, с призраками всегда так. Сейчас он еще больше зависит от
земной тяги, потому что развил в себе любовь к крови, после каждого насыщения
он ограничен в движении. Что-нибудь еще можешь рассказать об этом слиянии?
Не сразу, но я все-таки признался:
– Оно доставляет удовольствие. Это как... как оргазм.
Это как... как наше соединение с жертвой. Там тоже происходит слияние, только
гораздо, гораздо более легкое.
– Легкое, говоришь? – переспросила она. – А
ты теряешь равновесие, когда насыщаешься жертвой?
– Нет, никогда, – ответил я. – Я понимаю, к
чему ты клонишь. Но там удовольствие не такое сильное, как с Гоблином. Я бы
признался, если бы так было. Чаще всего с жертвой я испытываю смятение и легкое
удовольствие.
– Очень хорошо. Ты ничего больше не хочешь добавить?
Я надолго задумался.
– Мне грустно, – сказал я, – ужасно грустно,
потому что он мой брат, и он умер, и он никогда не жил настоящей жизнью, если
не считать ту, что я ему подарил. А теперь еще случилось то, что случилось, и
он не может дальше существовать. И мне кажется... то есть я знаю... мне следует
умереть вместе с ним.
Меррик внимательно вглядывалась в меня несколько минут, как
и Лестат. Он и заговорил первым, почему-то с более выраженным французским
акцентом:
– Этого не требуется, Квинн, а кроме того, если бы ты
действительно попытался повести его за собой, идя на смерть, совершенно
необязательно, что он подчинился бы тебе.
– Вот именно, – подхватила Меррик. – Вполне
возможно, он позволил бы тебе умереть, а сам остался бы здесь и прилепился бы к
кому-то еще. В конце концов, он тебя выбрал, потому что ты его брат. Но он
легко может перейти к другому. Ты сам говорил Лестату, что он очень хитер и
быстро учится.
– Я не хочу, чтобы ты умер, братишка, – сказал
Лестат.
Меррик заулыбалась.
– Глава Собрания не позволит тебе умереть,
братишка, – сказала она.
– Так что теперь нам делать? – со вздохом
поинтересовался я. – Какова дальнейшая судьба близнеца братишки?
