Лишь слегка взмахнул рукой, призывая их к терпению, а потом
поднялся и поманил за собой.
Мы пересекли коридор. Дверь в комнату Пэтси стояла открытой.
К ее спальне не примыкала гостиная, как к моей, но комната была просторной и
красивой, с огромной кроватью в голубых и белых оборочках, с диваном и
стульями, обтянутыми голубым шелком. Пэтси сидела на диване с Синди, нашей
сиделкой, и смотрела телевизор, а Большая Рамона, занимавшая одно из кресел,
вышивала на пяльцах. Звук телевизора был сильно приглушен, но зрителям, видимо,
это было не важно. Когда мы вошли, Большая Рамона поднялась с кресла, чтобы
уйти. Ее примеру захотела последовать и Синди.
– Что это за вторжение? – возмутилась
Пэтси. – Эй, Синди, не смей уходить, пока не сделаешь еще один укол. Мне
плохо. А ты, Тарквиний Блэквуд, даже не интересуешься, жива я или мертва. Когда
умру, ты тоже всех потащишь на кладбище Метэри с полуночным боем часов?
– Не знаю, Пэтси, – ответил я. – Может быть,
я просто тебя придушу, а потом сброшу в болото. Иногда мне даже снится, как я
тебя убиваю и скидываю в болото. Мне снится, что я это делаю. Ты вся такая
карамельная на вкус и сразу глубоко погружаешься в зеленую воду.
Пэтси рассмеялась и замотала головой, глядя на меня и моих
новых друзей. В своей длинной белой фланелевой рубашке она казалась особенно
худой, я даже начал за нее беспокоиться. Ее светлые волосы, которые она так
часто начесывала, теперь были просто расчесаны и спускались на плечи волнами,
придавая ей моложавый вид. Ее большие глаза смотрели сурово.
– Ты абсолютно спятил, Тарквиний Блэквуд, –
презрительно фыркнула она. – Тебя следовало утопить сразу после рождения.
Ты не знаешь, как я тебя ненавижу.
– Полно, Пэтси, вы ведь говорите это несерьезно, –
сказала Синди, сиделка. – Я поднимусь через час и сделаю еще один укол.
– Но мне сейчас плохо, – закапризничала Пэтси.
– Ты уже и так накачана лекарствами до предела, –
сказала Большая Рамона.
– Вы позволите нам поговорить с вами? – спросил
Лестат, а когда она жестом пригласила его присесть рядом, он опустился на диван
и даже положил руку на валик за ее спиной.
– Конечно, я рада побеседовать с друзьями
Квинна, – сказала Пэтси. – Садитесь же. Прежде такого не бывало. Нэш
такой высокомерный, почти все время обращается ко мне "мисс Блэквуд".
Жасмин вообще меня на дух не переносит. Она думает, я не знаю, что этот ее
черный ублюдок – твой ребенок. Черта с два, я не знаю. Это все знают. А она еще
при этом смеет повсюду трубить: "Это мой сынок", словно он родился от
непорочной девы, – можете себе такое представить? А я вот что скажу: если
бы отцом ребенка был не ты, Квинн, а кто-нибудь другой, он бы давно уже был на
помойке, но раз в штаны Жасмин залез Маленький Квинн, то все прекрасно, если
послушать тетушку Куин, все прекрасно, пусть себе этот маленький ублюдок бегает
по дому...
– Ладно, Пэтси, прекрати, – сказал я. – Если
бы кто вздумал задеть чувства малыша, ты бы первая встала на его защиту.
– Я вовсе не стараюсь задеть его, Квинн, я стараюсь
задеть тебя, потому что я ненавижу тебя.
– Так и быть, я предоставлю тебе отличную возможность
задеть мои чувства. Для этого ты должна просто поговорить со мной и моими
друзьями.
– Что ж, это доставит мне удовольствие.
Меррик, занявшая стул, на котором сидела Большая Рамона, все
это время внимательно изучала Пэтси, теперь же она тихим голосом представилась
по имени и представила также и Лестата.
Я присел рядом с Меррик.
Пэтси в ответ закивала и произнесла, в свою очередь, с
убийственно злобной улыбкой:
– А я мать Тарквиния.
– Пэтси, у него был близнец? – спросила
Меррик. – Близнец, рожденный одновременно с ним или через несколько секунд
после него?
На Пэтси напало оцепенение. Я никогда не видел, чтобы у нее
было такое лицо – пустое, неподвижное, искаженное ужасом, но уже через
несколько секунд она завопила, призывая Синди:
– Ты мне нужна, Синди, я в панике! Синди!
Пэтси вертелась в разные стороны, тогда Лестат твердо опустил
руку на ее плечо и прошептал ее имя. Она взглянула ему в глаза и перестала
биться в истерике, приступ постепенно затих.
В дверях появилась Синди, держа шприц наготове.
– Потерпите немного, Пэтси, – сказала она и,
присев с левого боку, очень скромно приподняла подол ее рубашки и всадила в
левое бедро Пэтси укол успокоительного, после чего поднялась и принялась ждать.
Пэтси по-прежнему смотрела в глаза Лестату.
– Понимаете, – заговорила Пэтси, – это было
такое душераздирающее, ужасное зрелище... – Она обращалась только к
Лестату. – Вы не можете себе представить.
Не сводя взгляда с Пэтси, Лестат сказал, сиделке, что теперь
с ее пациенткой будет все в порядке.
Пэтси уставилась на восточный ковер, и со стороны казалось,
будто она изучает его узор. Потом она взглянула на меня.
– Я тебя сильно ненавидела, – сказала она. –
И сейчас ненавижу. Я всегда тебя ненавидела. Ты его убил.
– Убил! То есть как?.. – опешил я.
– Да, – сказала она. – Ты его убил.
– Что ты такое говоришь? – спросил я. – Как я
это сделал? – Мне хотелось проникнуть в ее сознание, но я никогда не
пользовался этой способностью в разговорах с ней – меня удерживало от этого
какое-то глубокое чувство отвращения.
– Ты был такой большой, – сказала она. – Ты
был такой здоровый, такой нормальный. Десять фунтов, одиннадцать унций. Даже
костяк у тебя был огромный. А потом появился второй, совсем крошка, мой малыш
Гарвейн, всего три фунта весом, и врачи сказали, что он отдал тебе всю свою
кровь в моей утробе, всю кровь. Ты, как младенец-вампир, выпил всю его кровь!
Это было ужасно. Он ведь родился таким маленьким. Каких-то три фунта. Крошечное
несчастное создание – ничего прискорбнее я в жизни не видала.
Я не мог говорить от изумления.
Слезы текли по ее щекам. Синди вынула из коробки чистую
бумажную салфетку и промокнула лицо своей пациентке.
