Я живо припомнил, что никогда прежде не выступал ни на одних
похоронах, несмотря на свою любовь к Линелль, Папашке и Милочке, и уже в
следующую секунду, поддавшись порыву, поднялся и пошел к микрофону на аналое,
за алтарным ограждением. Мне казалось немыслимым, что я, такой как есть,
собираюсь говорить в церкви, и в то же время я понимал, что меня теперь ничто
не остановит.
Подстроив голос под микрофон, я сказал, что тетушка Куин
была самым мудрым человеком из всех, кого я знал, и что, обладая этой истинной
мудростью, она прекрасно знала, что такое настоящее милосердие, и что только
рядом с ней можно было понять, что такое великодушие. А затем я процитировал из
Книги Премудрости Соломона описание дара мудрости, которым, как я полагал,
обладала тетушка Куин:
"Ибо премудрость подвижнее всякого движения, и по
чистоте своей сквозь все проходит и проникает. Она есть дыхание силы Божией и
чистое излияние славы Вседержителя: по сему ничто оскверненное не войдет в нее.
Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия и образ благости
Его. Она – одна, но может все и, пребывая в самой себе, все обновляет..."
[35]
На этом я оборвал цитату.
– О тетушке Куин лучше не скажешь, – произнес
я. – И то, что она жила среди нас до восьмидесяти пяти, – это был
подарок всем нам, драгоценный дар, и что смерть так внезапно унесла ее, нужно
считать милостью, если мы хотим рассуждать здраво. Трудно представить, что
могли означать для нее дряхлость и немощь. Ее больше нет. Она прожила всю жизнь
бездетной, но была матерью всем нам. Дальше – тишина
[36]
.
С трудом веря, что я решился выйти к церковному алтарю и
произнести эти слова перед людской толпой на заупокойной мессе, я хотел уже
вернуться на место, когда неожиданно с места поднялся Томми и взволнованно
помахал мне, чтобы я подождал.
Он подошел, чтобы тоже выступить. Его било, как в лихорадке,
и он обнял меня одной рукой, чтобы хоть как-то успокоиться. Я опустил руку ему
на плечо, и тогда он заговорил в микрофон:
– Она подарила мне целый мир. Я путешествовал вместе с
ней. И куда бы мы ни отправлялись – в Калькутту, в Асуан, в Рио, в Рим или в
Лондон – она дарила мне эти места, зажигая своим энтузиазмом, своей страстью,
своими рассказами... демонстрируя мне и говоря, что я могу сделать со своей
жизнью. Она заставляла меня верить, будто я весь мир держу в своих руках! Я
никогда ее не забуду. И хотя я надеюсь любить других людей так, как она меня
учила любить их, я никогда никого не полюблю сильнее, чем ее.
Томми посмотрел на меня, показывая, что это все, и мы
отправились с ним на скамью, по-прежнему в обнимку.
Я очень гордился им, он отвлек меня от собственных грехов,
и, сев рядом с Лестатом, я держал Томми левой рукой, а Лестат взял меня за
правую.
Пришла пора причащаться, очень много людей покинули скамьи и
выстроились в очередь, и, разумеется, Томми с Жасмин к ним присоединились. Я,
поддавшись импульсу, поднялся и занял место перед ними.
К моему полному изумлению, то же самое сделала и Меррик, а
за нею и Лестат – то ли они последовали моему примеру, то ли в любом случае
поступили бы так.
Мы все трое получили по облатке.
Я по привычке взял ее рукой. Не знаю, как они приняли
причастие – положили облатку прямо на язык или взяли рукой, но они его приняли.
Я, как всегда, почувствовал, что кусочек теста растворился на языке – такую
крошку мое тело не отвергло, – и попросил Бога, вошедшего в меня, чтобы он
простил мне все то, чем я теперь стал. Я молил Бога освободить меня от того,
кем я был. Я молил его подсказать, что я должен делать, чтобы продолжать
жить, – если вообще существовал какой-то выход: честный, достойный,
моральный.
Был ли во мне Христос? Конечно, был. Почему одно чудо должно
было уйти только потому, что со мной произошло другое? Был ли я повинен в
святотатстве? Да. Но что остается делать убийце? Я хотел, чтобы Бог был во мне.
И мое раскаяние, мое отречение от всех грехов было в ту секунду искренним. Я
опустился на колени, закрыл глаза, и мне в голову пришли очень странные мысли.
Я подумал, как Всеведущий Господь превратился в Человека –
какой замечательный поступок! Я словно бы впервые об этом узнал! И мне
показалось, что Всеведущему Господу пришлось на это пойти, чтобы лучше понять
собственное Творение, ибо Он создал то, что оказалось способным так глубоко его
ранить, – человечество. Все это было так запутано. Так странно. Ангелы не оскорбили
его. Нет. Это сделали люди. В голове теснились идеи, душа в эту секунду была
наполнена Богом, проливая собственные бескровные слезы, и я почувствовал себя
безвинным на эти короткие мгновения.
Перенесемся немного вперед, на кладбище:
"Лониган и сыновья" раздали всем по тоненькой
свечке с кружком бумаги на конце, чтобы горячий воск не обжег руки. Отец
Кевинин Мэйфейр завершил церемонию у могилы быстро и достойно. Он плакал по
тетушке Куин. Многие плакали. Терри Сью все время проливала слезы. Вокруг гроба
на постаменте собралась целая гора цветов. Нам предложили, построившись в ряд,
пройти мимо, чтобы в последний раз дотронуться до гроба. Ворота в высокую
гранитную усыпальницу стояли открытыми. После нашего ухода гроб должны были
поместить на одну из полок.
Пэтси принялась истерически всхлипывать.
– Как ты мог привести нас сюда ночью! – закричала
она мне, не переставая лить слезы. – Ты, всегда только ты, Тарквиний. Я
ненавижу это место, а тебе понадобилось приводить нас сюда ночью. Ты, всегда
только ты, Тарквиний.
Мне стало жаль ее: она выглядела такой несчастной, и все на
нее уставились, не подозревая, насколько она больна, да и вообще безумна.
Большая Рамона попыталась ее успокоить. Рядом со мной стояла
Меррик Мэйфейр и не сводила с Пэтси пытливого взгляда. Я чувствовал, что и
Лестат наблюдает за ней. Я понимал, что для нее это унизительно, хотя что для
них означали ее неуместные сцены? И вообще, почему она сюда пришла?
Она ведь не была на похоронах собственных родителей.
Впрочем, тетушку Куин она любила. Все любили.
Большая Рамона повела Пэтси к машине. Наш поверенный Грейди
Брин пытался ее успокоить, ласково похлопывая по спине.
– Будь ты проклят, Квинн! – кричала Пэтси, когда
они вталкивали ее в лимузин. – Чтоб ты провалился в ад! – Я даже
подумал, не стала ли она ясновидящей, раз выкрикивает такие проклятия, разящие
прямо в точку.
