Это был большой двухэтажный дом на Каронделет-стрит, внешне
обшарпанный и роскошный внутри, весь набитый электроникой и коврами во всю
стену, под домом располагался подвал с хорошей звукоизоляцией – именно оттуда
хозяин отдавал распоряжения о покупках и казнях, и даже цеплял мишень на детей,
отказывавшихся ему служить, а потом демонстративно выбрасывал их теннисные
туфли, давая понять остальным, что их владельцам они больше не нужны.
Мне было все равно, что подумают остальные. Я вломился в дом
и мгновенно расправился с двумя его накачанными дрянью компаньонами, проломив
им головы. Хозяин с трудом потянулся к пистолету. Я схватил негодяя и сломал
ему шею, как тонкий стебель. И сразу глотнул сладостный поток его чудовищного
себялюбия, вдохнул аромат ядовитого растения, выросшего в саду ненависти. Моя
жертва мысленно сопротивлялась убийству, веря до последней капли крови, что
одержит победу, что сознание все равно не покинет его, но совсем скоро в меня
полились его детские воспоминания: первые молитвы, образ матери, водившей его в
садик, солнечный свет, а потом его сердце остановилось, и я отпрянул,
облизываясь, сытый, злой, довольный.
Я взял в руки пистолет, тот самый, из которого он хотел меня
застрелить, и, подняв подушку с дивана, прижал ее вместе с пистолетом к его
голове, после чего всадил две пули в него и то же самое проделал с его
друзьями. Это должно было дать возможность коронеру хоть что-то понять. Я вытер
оружие и оставил его на месте.
В следующую секунду я увидел Гоблина: глаза его были налиты
кровью, руки в крови, он набросился на меня, словно хотел вцепиться в горло.
"Гори, дьявол, гори!" Я послал на него огонь, пока
он меня окружал, пытаясь слиться со мной, и это пламя опалило меня, опалило
волосы и одежду. "Убил тетушку Куин, дьявол, гори! Гори, пусть даже мне
придется сгореть с тобой". Я повалился на пол, вернее, пол приблизился ко
мне, грязный и пыльный. Я лежал раскинув руки и ноги на вонючем ковре, а Гоблин
был внутри меня, его сердце стучало рядом с моим, а потом пришло забытье – мы
оба дети, совсем крохи, лежим в колыбели, а над нами кто-то поет, звучит голос
Маленькой Иды: "Какие чудесные курчавые волосики у этого малыша", как
сладостно снова оказаться рядом с Маленькой Идой, снова слушать ее голос. Какое
счастье, какой покой. Вошла тетушка Куин, хлопнув дверной рамой с сеткой.
"Ида, дорогая, помоги мне справиться с этим замочком, а
то, честное слово, я растеряю весь жемчуг!"
"Ты, дьявол, убийца-призрак, я не стану на нее
смотреть, я не стану ничего чувствовать, не стану вспоминать".
Я был с Гоблином, я любил Гоблина, и все остальное не имело
значения – даже крошечные ранки по всему моему телу и огромная тяжесть на
сердце.
– Убирайся от меня, дьявол! Клянусь, я покончу с тобой.
Я уволоку тебя с собою в пламя. И не думай, что я лгу!
Я поднялся на четвереньки.
Вокруг меня закружил порыв ветра, а потом вылетел в разбитые
двери, зазвенев осколками стекол.
Я был так полон ненависти, что ощущал ее вкус, который
совсем не напоминал вкус крови.
Гоблин исчез.
А я по-прежнему оставался в логове наркобарона среди гниющих
трупов. Нужно было убираться оттуда.
Тетушка Квин умерла. Окончательно распрощалась с жизнью и
лежала теперь на кремовом атласе, украшенная нитями жемчуга. Кто-то вспомнил
про ее маленькие очки на серебряной цепочке. И ее духи "Шантильи".
Капелька духов "Шантильи".
Тетушка мертва.
И я ничего, абсолютно ничего не мог с этим поделать.
Глава 46
У меня в душе затаилась дикая мечта, что на похоронную мессу
приедет Мона, но ничего подобного не произошло, хотя службу отправлял отец
Кевинин Мэйфейр и все Мэйфейры, которых я знал, – Роуан, Майкл и доктор
Уинн – там присутствовали, как и накануне вечером. С ними также приехал
Стирлинг Оливер, и, когда наши взгляды встретились, вся компания мне вежливо
покивала.
Собралась такая же огромная толпа, заполнившая центральный
неф церкви Успения Богоматери, – до сих пор мне не доводилось видеть
столько прихожан на мессе в будний день. Людей собралось даже больше, чем
прежде, потому что из всех дальних краев съехались Маккуины, не сумевшие
прибыть в Новый Орлеан вовремя, чтобы успеть на вчерашнюю службу.
Мне было мучительно видеть закрытый гроб в центральном
проходе. Я добрался до церкви только с наступлением темноты, а потому не видел
тетушку Куин, прежде чем крышку закрыли навсегда.
Но мне не пришлось в одиночестве нести свое горе, потому что
и Лестат, и Меррик Мэйфейр оказались рядом, когда я пробирался мимо Мэйфейров
на свое место на церковной скамье вместе с Жасмин, Томми и Нэшем.
Это было так неожиданно, что на секунду я потерял
равновесие, и Лестат меня поддержал, твердо взяв за локоть. Он довольно коротко
подстригся и нацепил не очень темные солнечные очки, чтобы скрыть разный цвет
глаз. Одет он был очень консервативно: двубортный синий пиджак и брюки цвета
хаки.
Меррик Мэйфейр пришла на службу в красивом белом льняном
платье, замотав голову и шею белым шарфом, а большие солнечные очки почти
скрывали ее лицо. Но я был уверен, что это она, и совсем не удивился, когда
Стирлинг Оливер, сидевший позади нас, вышел вперед и заговорил с ней,
прошептав, что рад ее видеть. Потом он выразил надежду позже перекинуться с ней
парой слов.
Я расслышал, как она просто ответила, что у нее очень много
дел, но она постарается выполнить его просьбу. Мне показалось, что Меррик
расцеловала Стирлинга в обе щеки, но я не был уверен, так как она стояла спиной
ко мне. Я лишь знал, что для Стирлинга это очень важная минута.
Отец Кевинин Мэйфейр начал мессу, ему помогали два
мальчика-служки. Я не посещал церковь со времени моего перерождения и оказался
не готов видеть, как он похож на мою рыжеволосую Мону. Мне было больно от
одного взгляда на него, а он тем временем поприветствовал всех собравшихся, и
толпа ответила на его приветствие. И тогда я понял, что я терзаюсь из-за него,
как всегда терзался.
То, что Лестат и Меррик опустились на колени рядом со мной,
крестясь и шепча молитвы, то, что они вместе со всеми произносили слова
псалмов, как и я, явилось для меня шоком, хотя и приятным. Мне показалось,
будто тот безумный мир, в котором я потерялся, все-таки не настолько безумен.
Когда пришел черед зачитать кусочек из Библии и сказать
несколько слов о тетушке Куин, Нэш произнес очень торжественную и хорошую речь
о благородстве души усопшей, которая всю жизнь заботилась о других, затем
вперед вышла Жасмин и, сильно дрожа, сказала, что тетушка Куин была для нее
всегда путеводной звездой, потом выступили и другие – люди, которых я едва
знал, – и все говорили что-то доброе. Наконец наступила тишина.
