Тарквиний Блэквуд умер, это я прекрасно понимал. Но огромная
часть моей души все еще продолжала существовать и жаждала только одного, хоть я
и был ослеплен множеством нежелательных даров, – быть с тетушкой Куин,
Томми, Жасмин, со всей моей родней, незаменимыми и обожаемыми людьми.
Я не собирался отказываться от семьи. Я не собирался так
просто исчезнуть из Блэквуд-Мэнор, потихоньку уйти от всех, кого я так любил!
Нет, без борьбы я не собирался покидать их – я хотел
попытаться из самых благородных побуждений жить рядом с ними столько, сколько
смогу.
Что касается Моны, моей возлюбленной ведьмы, то я решил
больше никогда ее не видеть и даже не позволить ей слышать мой голос по
телефону. Никогда мое зло не должно было коснуться ее, никогда она не узнает о
моей истинной судьбе. Никогда моя боль не смешается с ее болью.
Наверное, прошел целый час, а я все стоял, прислонившись
спиной к двери, не в силах сдвинуться с места. Я заставил себя дышать глубоко.
Я заставил себя не сжимать кулаки. Не бояться. Не испытывать ярости.
Ритуал свершился. Теперь мне предстояло жить дальше. Я
должен был вернуться домой. Я должен был сделать все аккуратно, уверенно, я
должен был любить тех, кто любил меня всем сердцем.
Наконец я прилег на кровать, чувствуя комок в горле и дрожа
всем телом. Внезапно меня покинули силы, и я погрузился в сон, как обыкновенный
смертный.
Кажется, мне ничего не приснилось. Я не видел во сне ни
Пэтси, ни Ревекки, хотя вновь услышал женский смех, но мне было все равно.
Рассвет разбудил меня, словно ошпарил кипятком.
Я немедленно задвинул шторы, и комната погрузилась в
приятную прохладную темноту. Затем я заполз под кровать и вскоре потерял
сознание.
На следующий вечер у меня появился временный паспорт,
наличность в карманах, новая карточка "Американ Экспресс" и билеты,
чтобы начать путешествие. Прибыв в Лондон, я сразу понял, что придется
выработать другой маршрут поездки, – я сделал пересадки в Новой Шотландии,
Канаде и под конец в Ньюарке. Последний мой перелет был в Новый Орлеан.
Все это время я бесстрашно тренировался в умении насыщаться
парой глотков. Я бродил в аэропортах среди огромных толп, как болотная рысь,
часами выслеживал ту или иную жертву, прежде чем подворачивался удобный момент,
этот сладостный момент, который я жаждал и ненавидел в то же самое время. Я ни
на секунду не сомневался, что кажусь обыкновенным человеком всем прочим людям,
что у меня приятный вид. Во время охоты я действовал безошибочно. Ни разу не
убил. Ни разу не пролил ни одной капли крови.
Я испытывал муки страха и наслаждения, смешиваясь с людской
толпой, как зверь в людском обличье. Многолюдные аэропорты стали для меня адом.
Я словно видел в них декорации какой-то драмы в духе экзистенциализма. Но я
быстро привыкал к охоте, как и к самой крови.
Наконец я оказался в главном терминале новоорлеанского
аэропорта, и тетушка Куин открыла мне объятия, потом то же самое сделал и Нэш,
и моя прелестная Жасмин, и мой маленький сынок, Джером, которого я подхватил на
руки и поцеловал, крепко прижав к себе. Среди встречающих был и Томми, мой
сдержанный тринадцатилетний дядя, которого я просто обожал. Я не мог
удержаться, чтобы не обнять Томми.
Если кто из них и подметил во мне что-то странное, то мой
энтузиазм поборол в них все сомнения. Каким образом я попал в Италию, я
пообещал рассказать им позже. Разумеется, они дружно запротестовали, но им все
равно не удалось вытащить из меня ни слова.
Когда мы загрузились в лимузин, я узнал новость: у Пэтси
развился СПИД, но она хорошо поддается лечению; Сеймор, однако, подал на нее в
суд. У него тоже оказался СПИД, и он заявил, что она не поставила его в
известность о своей болезни и заразила. Я не знал, что сказать. Все думал о том
сне, который видел, о том ужасном сне. Никак не мог выбросить из головы те
образы.
"Как она себя чувствует?" – спросил я.
Мне ответили, что прекрасно.
"Как она выглядит?" – спросил я.
Мне ответили, что прекрасно.
"Как ее группа?" – спросил я.
Мне ответили, что прекрасно.
Вот и все.
Как только мы приехали домой, я обнял Большую Рамону и
сказал ей, что больше не буду с ней спать – я уже взрослый, а она ответила, что
давно ждала от меня этих слов. Ей все не верилось, что я не шутил, отказавшись
от ее оладий.
Когда я наконец очутился в своей комнате и запер на замок
дверь, мне показалось, что я сейчас или упаду в обморок, или сойду с ума.
Все-таки я сумел всех провести. Я одурачил их и был снова с ними. Они рядом,
они по-прежнему меня любят. Я расплакался. Я все плакал и плакал. Зайдя в
ванную, я увидел, что по моему лицу струится кровь – так я узнал, что мы плачем
кровавыми слезами. Я вытер кровь бумажным платком и в конце концов успокоился.
Потом я увидел Гоблина.
Он сидел на стуле за моим письменным столом лицом ко мне,
абсолютно такой же, как я, вплоть докровавых слез, которые текли по его лицу.
Я чуть не вскрикнул от ужаса – такое это было зрелище.
Сердце перестало стучать на секунду, но потом снова ожило.
А я все вытирал и вытирал лицо.
"Взгляни, – сказал я, подбежав к Гоблину, – я
вытираю их, видишь? Я вытираю их! Смотри, крови больше нет, неужели не
видишь? – Я перешел на крик. Пришлось понизить голос. – Неужели ты не
видишь! Крови больше нет. Я ее стер!"
А он все сидел, и кровь продолжала литься по его щекам, а
потом он вскочил и бросился на меня. Он слился со мной в одно целое, и я
почувствовал, как меня толкают сначала к круглому столу, а затем к подножию
кровати, и я не мог бороться с ним, он был во мне, он слился со мной, меня
словно ударило электричеством, а когда он отстранился, я увидел, что он весь
состоит из крошечных капелек крови, и тогда я отключился.
Глава 43
Теперь ты знаешь мою историю. Ты знаешь мой самый великий
позор – то, что я убил ни в чем не повинную невесту. Ты знаешь, как Гоблин
начал нападать на меня.
Ты можешь догадаться, что произошло после моего возвращения
домой, ибо уже понял из моего рассказа, как сильно я люблю своих родных, и
знаешь, насколько тесно моя жизнь переплетена с их жизнями.
Я чувствую огромную лютую ненависть к Петронии за то, что
она сделала со мной! Со страстью, которую можно назвать только местью, я
вернулся к своей прежней жизни, в мир смертных, к своей семье. И по-другому
быть не могло, если только мне не докажут, что родные меня подозревают и
сторонятся. Но пока ничего такого не произошло.
