Я опустился на колени, приподнял девушку и сделал, как мне
велели.
"Прокуси себе язык, – сказала Петрония, – и
капелькой собственной крови запечатай ранку так, чтобы она совсем
исчезла".
Я был преисполнен решимости, совершая ритуал. На моих глазах
крошечные проколы исчезли, я отпустил девушку, и она, бледная, с пурпурными
пятнами на лице, повалилась на плиты.
Я поднялся, шатаясь. Я снова опьянел. Обычные предметы
вокруг, казалось, ходят ходуном. Как в тумане, я доковылял до Адониса и сказал:
"Спасибо, что был добр ко мне".
Он от страха не сумел ничего ответить. Просто стоял и
смотрел на меня, не мигая. Потом я отвернулся.
Не знаю, что было дальше, – кажется, я вышел из ванной
с Петронией. Кажется, мы поднялись с ней по огромной лестнице. Вечер проходил,
как в тумане, не освещенный ни одной лампой. Мы ходили с Петронией вдоль крытой
террасы, и звезды словно передвигались по ночному небу. Я чувствовал запах
моря, слышал его шум.
Мы вошли в комнату, где за шахматной доской по-прежнему
сидели Манфред и Арион. Оба они показались мне великолепными – те две служанки
и юноша в подметки им не годились.
"Значит, у нас какое-то особое видение, –
пробормотал я. – Все вещи вокруг кажутся охваченными огнем".
"Я знала, что ты поймешь, – ответила
Петрония. – Мне нравятся твои высказывания. Никогда не бойся откровенно со
мной говорить. Я наблюдала за тобой много лет – за тобой и твоими
духами, – прежде чем остановить на тебе свой выбор. Меня привлекла не
только твоя красота, но и то, каким языком ты изъясняешься".
"Я люблю тебя, – сказал я. – Разве ты не
этого хотела?"
Она рассмеялась тихо и беспомощно. Ее теплая рука обвивала
мою талию, и в эту секунду красота Петронии тронула мое сердце. Была в ней
какая-то мягкая величавость. Я почувствовал, что восхищаюсь ею.
Мы подошли к краю террасы и посмотрели на море. Внизу все
казалось зеленым и голубым. Я видел это в темноте, видел, что море отнимает эти
краски у залитого луной неба. А еще я видел, как над головой движутся звезды,
словно хотят обнять нас. А там, внизу, примостившись на склоне горы, виднелись
белые домики: казалось, они висят на самом краю и вот-вот рухнут, и оттого весь
городок имел сказочный вид, – а за ним возвышалась снежная вершина.
"Говоришь, я хочу, чтобы ты меня любил? –
повторила Петрония. – Не знаю. Может быть, раньше я и хотела этого. Может
быть, до сих пор хочу. Откуда мне знать, чего я хочу? Если бы я когда-нибудь
сумела ответить на этот вопрос, то, наверное, нашла бы покой. Но к чему вся эта
ложь? Или, вернее сказать, почему я верю всей этой лжи? Я захотела получить
тебя, как только впервые увидела. Я выбрала тебя. И только на эту ночь или на
несколько ночей. И я решила сделать тебя сильным, как уже говорила, поэтому
сейчас мы вернемся к Ариону, и он вновь заставит тебя почувствовать голод. Что
скажешь, мой милый Мастер?"
"Ты позволишь мне говорить о том, что я познал вместе с
твоей кровью?" – спросил я.
"Испытай меня, – предложила она без всякой злобы,
что было для нее необычно, – и если мне понравятся твои слова, кто знает,
как я поступлю. Даже я этого не знаю. Так что ты там разглядел в моей
крови?"
"Когда ты сражалась на арене, поединки были
смертельные?"
"Всегда, – ответила она. – Разве ты не изучал
историю Древнего Рима? Женщин среди гладиаторов было великое множество. Я
считалась всего лишь одной из лучших, неизменная любимица толпы. Я была такой,
какой ты знаешь меня теперь – порочной и злой. Я и выжила в те годы только
благодаря своим порокам. Это было естественно. От меня другого не ждали. И я
воспринимала это просто, хотя и бесилась".
Петрония сияла, глядя на меня.
"Мое сердце укротил Арион, – продолжила
она. – Только Арион сумел оторвать меня от порока, насмешек и подлостей и
научить настоящему ремеслу. Да, ты ведь еще не видел те чудесные вещицы, что я
делала для Ариона. Он дарил мне рубины и изумруды, а я вырезала для него целые
истории на раковинах – победы императоров, продвижение легионов. Мои работы
славились по всей империи. Я целый день проводила, склонившись над станком,
одетая небрежно, как мальчишка, с волосами, завязанными на затылке сыромятным
шнурком, – для меня ничего не существовало, кроме работы, одной только важной
работы. Потом приходила ночь, а с нею и Арион. И тогда я становилась для него
женщиной. Я становилась для Ариона чем-то мягким, достойным, чудесным".
"Что значит достойным?" – спросил я.
"Сам знаешь, ты всегда знал".
"Но что означает это теперь? – упорствовал
я. – Я знал, что это означало раньше, но теперь все по-другому. Я убил
несчастную девушку, ту злодейку. Это был недостойный поступок. Так ответь
мне".
"Оставь пока, тебе рано интересоваться такими
вопросами. Нам еще предстоит поохотиться. Тебе выпадет длинная ночь. Как я уже
говорила, я не создаю хныкающих новичков. Ты будешь очень сильным, когда я
завершу с тобой ритуал".
"Но буду ли я порядочным? – спросил я. – Буду
ли я честен?"
"Постарайся быть таким, – ответила она,
опечалившись. – Используй для этого свой ум, – тихо добавила
она. – Не копируй меня. Подражай тем, кто лучше меня. Подражай
Ариону".
Мы вновь вошли в огромный зал. Навстречу нам поднялся
Манфред. Он посмотрел на меня и обнял, но нас сразу разъединили любящие руки
Ариона, чье прекрасное черное лицо меня совершенно очаровало.
Он казался таким заботливым и внимательным – существом
необычным и чудесным по своему виду и выразительности.
"Выпей его кровь, Мастер", – просительным
тоном произнесла Петрония, и Мастер, заключив меня в объятия, прижал зубы к
моему горлу и выполнил просьбу Петронии.
И снова я почувствовал, как вместе с кровью из меня
исторгается моя жизнь. Меня охватила грусть, невыразимая грусть оттого, что я
навсегда теряю Мону, своего сына Джерома, тетушку Куин, Нэша, моего дорогого
маленького Томми, все это уходило из меня вместе с кровью, но не навсегда: оно
лишь проявилось на время, открылось как глубокая тяжелая рана во мне – "Ты
умер, Квинн". – И я почувствовал, что Арион принимает все это на
себя, стараясь освободить меня от боли, после чего опять нахлынула обморочная
слабость.
