"Ночной кошмар? – тихо и ласково спросила
она. – Ты называешь частицу моей души кошмаром? Впрочем, кому нужна
частица чьей-то души? Тебе кажется, ты жаждешь обладать душой Моны Мэйфейр. Ты
даже не представляешь, какой бы показалась тебе твоя Мона сейчас".
"Не играй ее именем", – сказал я,
перепутанный последними словами. И вдруг, как мне показалось, все происходящее
стало каким-то не таким. Мона, моя возлюбленная Мона. Не говори о Моне. И вино
– это вовсе не вино. И дом стал каким-то невероятным. И сама Петрония казалась
мне слишком крупной для женщины. И сам я был чересчур пьян, чтобы находиться
там, где был.
"Когда я завершу с тобой все, что надо, ты не захочешь
видеть никакую Мону Мэйфейр, – произнесла она, быстро, почти зло, хотя
голос оставался ласковым. Она мурлыкала, как кошка. – И о моей душе ты
больше ничего не узнаешь. Моя душа будет заперта, словно в ней повернули ключ,
золоченый ключ. Между нами воцарится молчание, то самое молчание, которое тебе
теперь хорошо известно".
"Мне пора убраться отсюда, – слабым голосом сказал
я, понимая, что не способен даже подняться. Я попытался. Ноги не
слушались. – Я должен дойти до лодки. Если в тебе осталась хоть крупица
чести, ты мне поможешь".
"У меня ее вообще нет, так что оставайся на
месте, – сказала Петрония. – Мы расстанемся скоро, но в мое время, не
в твое, а потом можешь считать этот дом своим, я даже передам тебе мавзолей.
Да, забирай все, рискни, и, возможно, ты даже станешь тосковать по этому
темному живому болоту, как часто тосковала я. Мне кажется, я ждала тебя этих
долгих три с половиной года, зная заранее, что как только мы увидимся, я сразу
уступлю тебе все. Да, я тебя ждала. И почему теперь это нужно сделать, я не
знаю..."
"Что? Что нужно сделать? О чем ты говоришь? – я
взмолился. – Я тебя не понимаю".
"Зло прирастает с каждой минутой, – сказала
она, – в конце концов, оно выстреливает, превращаясь в другое зло, и я
разрешаюсь от бремени, чего не могла сделать при жизни".
"Я тебя не понимаю".
Она повернулась и посмотрела на меня сверху вниз, и тут на
ее лице появилась совершенно необыкновенная улыбка.
"Почему у меня такое чувство, будто ты гигантская
кошка? – неожиданно спросил я. – Даже твои прелестные глаза и то
кошачьи, а я словно твоя несчастная жертва, выбранная случайно".
"Только не случайно, – сказала она, став
серьезной. – Не случайно. Выбор сделан тщательно, с учетом обстоятельств,
достоинств и одиночества. Ничего случайного. Ты обласкан любовью. Тебя давно
ждут".
Я окончательно опьянел. Еще немного – и я бы отключился.
Фигура передо мною начала вспыхивать и гаснуть, словно
кто-то баловался выключателем, желая довести меня до сумасшествия. Я попытался
встать, но не смог. Отставив киворий на край стола, я отодвинул его правой
рукой. Петрония вновь наполнила его вином. Больше не буду, подумал я, но тут
она подняла киворий и поднесла к моим губам. Я попытался отказаться. Она
наклонила его – пришлось пить, и вино стекало по шее на рубашку. Вино было
превосходное, теперь оно казалось мне гораздо вкуснее, чем вначале. Я откинулся
на спинку стула. Увидел, что киворий валяется на полу. Увидел красное вино на
мраморе.
"Только не на прекрасном белом мраморе, – сказал
я, – оно похоже на кровь, посмотри". – Я снова попытался
подняться и не смог.
Петрония опустилась передо мной на колени.
"Во мне есть жестокость, – сказала она. – Во
мне есть жестокость, и она не останется без ответа. Ничего другого от меня не
жди. Ты получишь дары, которые я сама для тебя выберу, только такие, и я не
порождаю хныкающих ублюдков, как это делают многие, питающиеся старичьем. Когда
я тебя покину, ты будешь сильным и будешь владеть дарами, без которых тебе не
обойтись".
Я не мог ей ответить. Губы больше не шевелились.
Внезапно я увидел за ее спиной Гоблина! Его очертания были
смутны, но вовсе не иллюзорны, и Петрония выпрямилась в ярости, пытаясь
сбросить его с себя, но он успел захватить ее шею локтем, совсем как когда-то
она придушила меня. Петрония принялась топать, отпихивая его локтем. Гоблин
растворился в воздухе, но тут же снова напал на нее, чем привел Петронию в
бешенство.
И снова замигал свет. Я оставался парализованным. При одной
яркой вспышке я разглядел, что она метнулась в другой конец комнаты. Там она
забрала огромную накидку из норки и приблизилась ко мне. Гоблин снова попытался
придушить ее, но Петрония оказалась сильнее. Отбросив в сторону Гоблина, она
потянулась ко мне, одним движением худой руки подняла меня со стула, закутала в
норку, словно давно привыкла это делать, а затем заключила в объятия.
"Попрощайся со своим любовником!" – злобно бросила
она Гоблину.
Мы оказались в открытом пространстве. Гоблин цеплялся за
нас. Я видел его лицо, его открытый рот, из которого вырывался вой. А потом он
начал соскальзывать вниз, вниз, словно тонул.
Мы поднимались все выше, и вот уже облака оказались подо
мною. Ветер дул мне в лицо, замораживая холодом, но это не имело значения,
потому что вокруг сияли великолепные звезды.
Петрония прижала губы к моему уху, и, прежде чем сознание
окончательно меня покинуло, я услышал ее голос:
"Обрати внимание на эти холодные маяки, ибо за всю свою
долгую жизнь ты, вероятно, не найдешь более теплых друзей, чем они".
Глава 38
Я очнулся средь бела дня. Оказалось, что я лежу на мягкой
кровати посреди террасы и вокруг меня везде цветы. Вдоль всей балюстрады стояла
герань в горшках, а за ней бело-розовые олеандры, и мне вдруг показалось сквозь
дурноту и туман, что вдалеке, справа, виднеется гора, по форме в точности как
Везувий. Я поднялся, мучимый тошнотой и болью, кое-как доковылял до перил и
посмотрел вниз: там вдалеке я увидел черепичные крыши города и убедился, что
этим способом убежать не удастся.
Слева проходила извилистая дорога, по которой неслись машины,
казавшиеся с такого расстояния крошечными жучками. Итальянское побережье, во
всей своей изломанности и великолепии, а за дорогой тихо шумело море. Солнце,
стоявшее высоко в небе, ослепляло и обжигало меня, и от него некуда было
скрыться на этой террасе.
Что касается дома, то он оставался для меня закрытым. Я
увидел лишь темно-зеленые запертые двери, не дававшие возможности сделать хоть
какие-то предположения. Я снова повалился на кровать, и глаза мои против воли
закрылись.
