Я вдруг полностью ощутил весь груз своего католического
воздержания, продлившегося три с половиной года, тем более что в этой особе не
было ничего искусственного, она казалась дикой от природы, подлинной.
Я также нашел притягательным тот факт, что теперь она как
будто стала ниже ростом – это был уже не тот шестифутовый дьявол, набросившийся
на меня в ванной и яростно угрожавший расправой, пока Гоблин ни закидал его
осколками.
"Кстати о Гоблине, – сказала она самым любезным
тоном, – я знаю, этот демон сейчас не с тобой. Какая потеря. Ты ждешь, что
он скоро вернется и предложит тебе свою любовь как преданный пес, или думаешь,
что он пропал навсегда?"
"Ты меня поражаешь, – признался я, – как это
можно таким милым голоском произносить такие зловещие слова. Я не знаю,
навсегда я его потерял или нет. Возможно, что и навсегда. Он мог найти себе
другую душу, с которой у него больше общего. Я отдал ему восемнадцать лет своей
жизни. Затем нас разъединило расстояние. Я больше не претендую на то, что
понимаю его природу".
"Я вовсе не хотела, чтобы мои слова прозвучали
зловеще, – сказала она. – По правде говоря – а я всегда люблю
говорить правду, если предоставляется возможность, – я никак не ожидала,
что ты окажешься сангвиником".
Я тогда не знал, что такое "сангвиник". Она
подошла к столу, вынула пробку из бутылки и наполнила киворий.
"Три с половиной года несколько меня смягчили, –
сказал я. – А вот я никак не ожидал, что ты пригласишь меня в дом.
Наоборот, думал, ты станешь ревниво следовать своему ночному расписанию и дашь
мне от ворот поворот".
"А зачем бы я это делала, как по-твоему? –
спросила она, протягивая мне чашу. Тут я впервые заметил огромный сапфировый
карбункул на ее пальце. – Да, примечательная вещица, – сказала она,
когда я принял чашу. – Я сама вырезала портрет бога Марса. Когда-то меня
избрали служить ему, только все это оказалось шуткой. Мне случалось быть
жертвой очень многих шуток".
"Не представляю почему, – откликнулся я и бросил
взгляд на кубок с вином. – Я что, должен пить один?"
Она тихо рассмеялась.
"Пока да, – ответила она. – Прошу, отведай
вино без меня. Я очень огорчусь, если ты откажешься".
Воспитание не позволяло мне пренебречь угощением, поэтому я
выпил, отметив про себя довольно странный привкус вина, хотя и приятный. Я
снова сделал большой глоток, испытывая волнение.
"Ты вправду думаешь то, что говоришь? – спросила
она. – Ты не понимаешь, почему люди смеются надо мной? И всегда
смеялись?"
"Нет, не понимаю", – ответил я и по привычке
выпил еще вина. Его вкус на этот раз показался мне необычайно хорош, особенно
если учесть, что я пил на голодный желудок. Ни крошки на обед, ни крошки на
ужин. Без сна в самолете, без сна целые сутки. Я подумал, что нужно быть
осмотрительнее.
"Они смеялись и до сих пор смеются, – сказала
она, – потому что я и мужчина, и женщина. Но ты ведь не видишь в этом
повода для шуток?"
"Я уже тебе ответил, что нет. Думаю, ты просто
великолепна. Я и раньше так думал. Боже, какое крепкое вино! Кстати, а это
вино? – только тут я заметил, что на бутылках не было этикеток. Мне
показалось, будто пол у меня под ногами заходил ходуном. – Ты не против,
если я присяду?" – спросил я, озираясь в поисках стула.
"Конечно присядь", – сказала она и
пододвинула мне один из стульев с гнутой спинкой. Изящная вещь, абсолютно в
греческом стиле. Я вспомнил, как заказывал эти стулья. Аллен тогда едко
подколол меня по телефону насчет того, что в моем доме полно лебедей из мрамора
и золота.
"Да, работники насмехаются над твоим вкусом, –
сказала она, прочитав мои мысли, – но вкус у тебя отличный, не
сомневайся".
"А я и не сомневаюсь", – ответил я и
опустился на стул, почувствовав себя более уверенно. Чашу я поставил на край
стола и оперся на него рукой. Кажется, я чуть не уронил драгоценный потир.
"Выпей еще, – сказала она. – Это особый
купаж. Можно сказать, я сама его смешала".
"Не могу", – отказался я, посмотрев на нее
снизу вверх. У нее был очень выразительный взгляд, как у всех людей с большими
глазами, а ее глаза были просто огромные. Совершенно черные. Она присела на
столешницу, глядя на меня, и ободряюще улыбнулась.
"Даже не знаю, как с тобой быть, когда ты такой
вежливый, – сказала она. – Когда-то ты вызывал во мне одно лишь
раздражение, а теперь я хочу, чтобы ты меня полюбил. Вероятно, ты меня и
полюбишь, когда все будет сказано и сделано".
"Вполне возможно, – сказал я, – но любовь
ведь бывает такой разной, согласись. Лично я пока не отказался от религии, а
ты, как что-то мне подсказывает, живешь свободно".
"Католик, – сказала она. – Ну конечно. Другая
вера была бы недостойна тебя и миссис Маккуин. Кажется, однажды вечером в
Неаполе я видела тебя и всю твою компанию на мессе. Нет. Это было в катакомбах
Сан-Дженнаро. Ваше семейство заказало частную экскурсию. Да, кажется, так оно и
было". – Она взяла со стола киворий, наполнила его из бутылки и снова
протянула мне.
"Ты видела нас в Неаполе? – Голова у меня начала
кружиться. Я сделал еще глоток вина, полагая, что он избавит меня от неприятной
дурноты. Иногда ведь так случается. На этот раз не случилось. – Вот
здорово, – сказал я. – Потому что я мог бы поклясться, что тоже видел
тебя в Неаполе".
"И где это было?" – спросила она.
"Ты мой враг?" – спросил я.
"Ни в малейшей степени, – ответила она. –
Если бы я могла, я бы избавила тебя от старости и смерти, от боли и болезней,
от льстивых призраков, от мучений, которые доставляет тебе твой дух, Гоблин. Я
бы избавила тебя от жары и холода и от выжженной скуки полуденного солнца. Я бы
подарила тебе спокойный свет луны, навсегда поселив в царстве Млечного
Пути".
"Какие странные слова, – сказал я. –
По-моему, в них нет никакого смысла. Я мог бы поклясться, что видел тебя в
Неаполе, что видел тебя на моем балконе в отеле "Эксельсиор", что
ночью мне приснился присланный тобой кошмар. Разве это не сумасшествие? Ты ведь
наверняка подтвердишь, что все так и было".
