"Вы можете передать Моне, что я ее люблю? –
спросил я. – Можете сказать ей, что я звонил? Что посылал письма?"
"Да, я все передам сегодня же вечером, когда с ней
увижусь, – ответила Роуан. – А еще повторю завтра и
послезавтра".
"Благодарю вас, Роуан, да хранит вас Господь.
Пожалуйста, передайте Моне, как сильно я ее люблю".
"Квинн, я хочу сказать вам еще кое-что, – решила
добавить Роуан, к моему удивлению. – Я знаю, Майкл это говорил, позвольте
и мне сказать. Вы действительно помогли Моне. Благодаря вам она перестала
делать то, что причиняло ей огромный вред".
"Роуан, вы меня пугаете, – сказал я. – Вы
почему-то все время говорите в прошедшем времени".
"Простите. Это вышло не нарочно, – извинилась
она. – Я хотела сказать, что все это время Мона глубоко и искренне вас
любит. Вместо того чтобы бродить неизвестно где, она писала вам письма или
разговаривала по телефону. Она без конца о вас спрашивает".
Я почувствовал, что по мне пробежали мурашки. Моя дорогая
Мона. Что я натворил, когда оставил ее? Неужели я настолько полюбил письма и
телефонные разговоры с Бессмертной Офелией, что потерял саму Мону?
"Спасибо, Роуан, – сказал я. – Примите мою
благодарность". – Мне хотелось ей задать еще очень много вопросов, но
я не осмелился. Я был очень напутан.
В ту ночь в номере тетушки Куин шампанское текло рекой. Нэш,
успевший выпить изрядную долю, но при нашем единодушном одобрении, произносил
тост за тостом за самую его любимую даму на этом свете, миссис Лоррейн Маккуин;
а маленький Томми, которому всего два дня тому назад исполнилось тринадцать,
прочел написанное по случаю стихотворение, в котором заявил, что стал мужчиной
благодаря своему наставнику и вдохновителю, племяннику Тарквинию Блэквуду.
Только я не смог собраться и вести себя как подобало. Я лишь улыбался,
салютовал каждому своим бокалом и повторял, что очень рад тому, что мы
наконец-то возвращаемся домой, где сможем оценить все то, что узнали, и увидеть
дорогих нам людей, которых нам так не хватало во время путешествия.
Меня терзали многочисленные дурные предчувствия, совсем в
духе Байрона. Больше всего меня волновало то, что я не увижусь с Моной. А еще
меня донимала Петрония – я все время думал, что она так нагло поселилась в
Хижине Отшельника, – ну и, разумеется, я не мог не думать о Гоблине. Я был
не настолько глуп, чтобы поверить, будто Гоблин не покажется мне на глаза, как
только я приближусь на расстояние видимости к Блэквуд-Мэнор.
Вот так закончился перерыв в три с половиной года.
На следующее утро мы вылетели в Ньюарк, а там пересели на
прямой рейс до Нового Орлеана.
Глава 36
В аэропорту нас встречали Клем и Жасмин, и я даже разрыдался
от радости, обнимая их. Никогда прежде Клем не выглядел таким красавцем в своей
черной шоферской униформе с фуражкой, и никогда прежде Жасмин не казалась мне
такой прелестной в ее сшитом на заказ костюме из серой шерсти и ставшей для ее
облика привычной белой шелковой блузе с оборками. Ее светлые волосы в
африканскую завитушку успели отрасти в красивую прическу. Сама она не скрывала
льющихся слез.
Развеселый старик Аллен тоже приехал, чтобы забрать наш
багаж в свой грузовичок, и я сразу бросился обнимать и целовать неунывающего
старика, но тут настал момент истины: появилась Терри Сью в конфетно-розовом
костюме, очень похожем на тот, в котором я увидел ее три года назад, с новым
младенцем на боку (последний, как выяснилось, не имел отношения к Папашке);
Томми побежал к ней, обнял и поцеловал.
В первый момент я не узнал стройную и красивую
девочку-подростка рядом с Терри Сью, но потом до меня дошло, что это Бриттани.
Томми оглянулся на нас, как бы спрашивая, как теперь быть,
тогда я отвел его в сторонку и поинтересовался, что мне следовало бы сделать
давно, до того как мы здесь оказались:
"Что ты хочешь?"
"Хочу остаться с вами", – прозвучал ответ.
Тогда я вернулся к Терри Сью и сообщил ей, что Томми хотел
бы завершить путешествие коротким посещением Блэквуд-Мэнор, если только она
позволит, после чего поблагодарил ее и Бриттани за то, что они приехали в
аэропорт. Я потихоньку сунул Терри Сью все двадцатки, что лежали в моем
кошельке, а их было немало.
"Ладно, веди себя хорошо, Томми Харрисон", –
сказала женщина и смачно его поцеловала.
"Бриттани, я тебе сегодня позвоню", –
пообещал он сестренке.
"Ты выросла и стала очень красивой
девушкой", – сказал я ей.
Разумеется, тетушка Куин осыпала ее комплиментами и даже
сняла с себя камею – одну из тех новых камей, что мы купили в городе
Торро-дель-Греко – и подарила ее девочке. Все эти нежные эмоции я предвидел
заранее и, несмотря на усталость, позволил им возобладать надо мною, и даже
радовался им, но, когда мы поехали домой на тетушкином большом автомобиле,
когда я откинулся на спинку сиденья, измотанный долгим перелетом, и выглянул в
окно, я оказался абсолютно не готов к огромному чувству, которое накрыло меня
волной при виде зеленой клокастой травы вдоль шоссе, и раскачивающихся на ветру
цветущих олеандров, и редких дубов, что означало – мы действительно вернулись
домой.
Я чувствовал, что вокруг меня Луизиана, и мне это нравилось.
И к тому времени, когда мы въехали на ореховую аллею перед домом, у меня так
сдавило горло, что я едва сумел сказать несколько слов в переговорное
устройство, попросив Клема остановить машину.
Я вышел и посмотрел издалека на дом. Я никак не мог
объяснить то чувство, что охватило меня. Не радость. Не грусть. Оно просто
делало меня беспомощным, вызывая сладостные слезы.
Нэш помог тетушке Куин выйти из машины, и она встала рядом
со мной. Мы оба принялись смотреть на белые колонны вдалеке.
"Это твой дом, – сказала тетушка. – И он
будет твоим навсегда, – продолжала она. – Ты должен будешь заботиться
о нем, когда меня не станет".
Я обнял ее и, наклонившись, поцеловал, осознав, наверное,
впервые, какой я высокий, и чувствовал себя несколько неловко в этом новом
теле. Потом я ее отпустил.
Пока мы ехали по аллее и один вид сменял другой, меня
захлестывало все то же ощущение любви и муки, а может быть, это была печаль. Я
так и не смог определить. Детские воспоминания буквально парализовали меня, и я
лишь знал, что вернулся домой.
