Тот факт, что он так сильно был на меня похож, очевидно
льстил моему самолюбию, не сомневаюсь, но я все равно любил бы мальчика, даже
если бы он выглядел иначе. Мне особенно импонировала его любознательность. В
нем не было и малой доли того мрачного высокомерия, которое отличает
невежество; он без конца забрасывал Нэша вопросами и покупал всевозможные
сувениры для всех своих родных, и мы отсылали их из каждого отеля ночным
экспрессом.
Я, разумеется, знал, не обмолвившись об этом ни словом
мальчику, что никогда не отдам его Терри Сью, если только он сам не станет
горячо настаивать – хотя я с трудом себе такое представлял; теперешнее его
поведение не давало ни малейшего повода мне так думать. Наоборот, на второй год
он не исправил меня и даже не затих, когда я брякнул: "Когда ты будешь
жить с нами в Блэквуд-Мэнор", – что лично меня порадовало.
Конечно, тетушка Куин баловала его как могла, покупая одежду,
из которой он почти мгновенно вырастал, и ничто не доставляло ей такого
удовольствия, как видеть, что люди, когда мы входили в вестибюли отелей или
рестораны, оборачиваются, чтобы еще раз посмотреть на этого маленького
джентльмена в черном костюмчике с галстуком.
Меня так часто захлестывали чувства, что тебя утомит, если я
начну перечислять, по каким поводам. Достаточно сказать, что меня радовало все
увиденное, начиная с крошечной деревушки в Англии и заканчивая блеском
побережья Амальфи.
Был, правда, один визит во время нашего продолжительного
турне, о котором я хочу рассказать. Случилось это, когда мы посещали развалины
Помпеи недалеко от Неаполя.
Но позволь сначала отвлечься на другой предмет – мистерии с
Гоблином, ибо, как он и предсказывал, я потерял его в какой-то момент, когда мы
пересекали океан. Я даже не могу точно сказать, как это случилось и когда. Я
сидел с ним рядом в роскошном салоне новой модели огромного авиалайнера, где
каждое сиденье вращалось во все стороны и у каждого пассажира был свой
телевизор и где потрясающий уровень изолированности от остальных позволил мне
разговаривать с Гоблином и крепко держать его за руку. Так я и делал,
успокаивая его, отгоняя его страхи, обещая сделать все, что в моих силах, лишь
бы он остался со мной, и убеждая, что люблю его...
...а потом, очень медленно, он начал исчезать. Его голос
звучал все слабее и в конце концов замолк совсем, но в последние секунды я
успел сказать:
"Гоблин, дождись меня. Гоблин, я вернусь домой. Гоблин,
посторожи дом вместо меня от того таинственного незнакомца. Мне нужно, чтобы ты
это сделал. Удостоверься, что с дорогими мне людьми – Жасмин, Большой Рамоной,
Клемом и Алленом все в порядке".
Я не переставая твердил ему это с самого взлета, но теперь я
говорил с большей убедительностью, а в следующую секунду он исчез.
Чувство разрыва, чувство одиночества и пустоты,
образовавшейся вокруг, было ужасным – словно кто-то сорвал с меня всю одежду и
бросил одного в пустыне. Целый час, а может, и больше, я не говорил никому ни
слова Я лежал, откинувшись в кресле, надеясь, что это чувство угнетенности
пройдет. Я отчаянно старался осознать, что освободился от Гоблина, а потому не
должен жаловаться. Я мог свободно выполнять все задачи Возмужания, быть для
Томми преданным родственником, приносить радость тетушке Куин и учиться у Нэша.
Меня ждал буквально весь мир!
Но я остался без Гоблина. Совершенно один. И меня терзали те
муки, которых я прежде не испытывал.
Странно, но именно в этот затянувшийся период, когда я
лежал, откинувшись в роскошном кресле, и прелестнейшая стюардесса принесла мне
второй бокал вина, когда, казалось, даже умолкли двигатели самолета, когда я не
мог слышать голосов Томми и тетушки Куин и даже был не способен увидеть ни их,
ни Нэша с его книгой, – именно в эту неожиданно долгую и холодную паузу я
понял, что так и не попрощался с Пэтси.
Я даже не пытался ее отыскать. Никто из нас, насколько мне
известно, не пытался отыскать Пэтси. Мы даже не вспомнили о ней. И Клем не
спросил, что ему делать, если она потребует лимузин. И Большая Рамона не
сказала: "Что делать, если она привезет в дом своих певцов и
барабанщиков?"
Ни один не вспомнил о ней ни по-хорошему, ни по-плохому, и
теперь я сокрушался, что даже не попробовал связаться с ней по телефону и
попрощаться. По мне пробежал холодок. Неужели мне ее не хватало? Нет, мне не
хватало Гоблина. Мне казалось, что с меня содрали кожу и выставили на холодный
ветер.
Пэтси, моя Пэтси. Хватило ли ей здравого смысла заняться
медицинским лечением, так ей необходимым? Я вдруг обессилел настолько, что уже
не мог утруждаться этой проблемой; разумеется, сыграла свою роль и моя
отдаленность.
И тут меня охватил страх, и не просто страх, а уверенность в
чем-то плохом.
Сообразив, что в этом самолете никто не мог до меня
дозвониться, зато я мог позвонить в Блэквуд-Мэнор, я впервые воспользовался
своей новой кредитной карточкой и набрал домашний номер.
Прежде чем в трубке послышался голос Жасмин, до меня донесся
звон бьющегося стекла.
"Слава богу, это ты, – сказала она. – Знаешь,
что он сейчас творит? Разбивает в доме все стекла подряд. Он разбуянился!"
"Расскажи поподробнее, – попросил я. – Ты его
видишь?"
"Нет, не вижу. Просто из окон вылетают все стекла.
Начал он с гостиной. Со стороны выглядит, будто стекла разбивают кулаком, одно
за другим".
"Послушай меня, он не настолько силен, как ты думаешь.
Что бы ты ни делала, не смотри туда, где он сейчас бьет стекла. Тебе не нужно
его видеть, а то он черпает от этого силы, а они скоро должны иссякнуть, судя
по тому, как он действует".
Жасмин что-то еще говорила, но я едва мог понять. Видимо, он
разбил все стекла в столовой. Как раз в эту минуту он находился в кухне, откуда
разговаривала Жасмин, но там он не натворил бед, и уже через секунду она
услышала звон стекла на втором этаже. Постояльцы бегом ринулись вниз по
лестнице.
"Так он ничего не тронул в кухне?"
Жасмин подтвердила.
"Значит, он не хотел поранить тебя. Беги к гостям,
выведи их из дома. Пусть они разъезжаются, не оплатив счетов, поторопись. Но не
поднимайся наверх, туда, где он сейчас, если только там не остались постояльцы.
И запомни, что бы ты ни делала, старайся не смотреть в его сторону. Он от этого
станет только сильнее".
Я отключил трубку. Слышимость была плохой из-за рева
двигателей, и все же через тысячи миль до меня донесся звон бьющихся окон,
которые он крушил, давая выход своей одинокой ярости. Я начал лихорадочно
прикидывать, что теперь делать. Мне хотелось найти решение, прежде чем
обращаться к Стирлингу, – ведь как-никак теперь я глава дома.
