Еще не до конца утратив способность трезво мыслить, я
заметил, что чемодан набит деньгами. Впрочем, разве это имело какое-то
значение? Гораздо больший интерес у меня вызвала огромная ваза с цветами,
стоявшая возле дальнего окна и буквально переливавшаяся всеми оттенками радуги.
Гораздо больше меня интересовала кровь.
Лестат скользнул мимо меня и схватил в охапку женщину,
бросившуюся в сторону. Поток яростных проклятий внезапно оборвался.
Вторая метнулась к дивану и, как я заметил, отчаянно
пыталась дотянуться до лежащего там пистолета. Прежде чем пальцы женщины
коснулись оружия, я поймал ее, с силой прижал к себе и заглянул в черные глаза.
Посыпавшиеся на меня испанские ругательства словно
подстегнули жажду, заставили ее взыграть еще сильнее. Я отвел в сторону густые
пряди черных волос, открыл шею и большим пальцем провел по артерии. Разъяренная
женщина кипела от ненависти.
Я не спеша вонзил зубы в кровавый источник.
В памяти тут же всплыли уроки моего Создателя: "Возлюби
грехи жертвы, проследуй по ее пути, сделай ее зло своим – и тогда ты зла не
совершишь". Мысленно проникнув в сознание женщины, я постарался в точности
выполнить полученные наставления и почти сразу отыскал то, что и ожидал найти:
свирепые, дикие убийства, совершенные из-за белого порошка. Я увидел богатство,
позволившее ей вырваться из отвратительных трущоб детства и подарившее
роскошную жизнь, увидел тех, кто вкусил от ее красоты и коварства, а потом
череду преступлений против таких же злодеев, как и она, чьи руки были по локоть
в крови.
"Да, я люблю тебя, – прошептал я. – Люблю
твою волю и твой гнев. Так отдай мне его, этот гнев, растворенный в теплой
сладкой крови..."
И вдруг я ощутил, что вместе с кровью в меня проникает ее
безграничная любовь.
"Сдаюсь, – беззвучно произнесла она. – Я
поняла". Да, она поняла, осознала всю свою жизнь, целиком, до последнего
мгновения, – и душа ее раскрылась, с ужасом примиряясь со сложившейся
ситуацией, с неизбежностью того, что должно случиться. А в следующее мгновение
словно рука Всевышнего вырвала из ее сердца все преступления.
Голод во мне утих. Я насытился, я познал ее и теперь
отстранился, поцеловал крошечные ранки и, чтобы скрыть улики, слизал языком
струйки пролитой крови, а потом, несмотря на одолевавшее меня головокружение,
осторожно опустил женщину на первый попавшийся под руку стул и коснулся губами
ее рта.
Опустившись на колени, я раздвинул языком ее губы, впился
зубами в ее язык и вновь ощутил струйку крови.
Наконец опустошение завершилось.
Я закрыл огромные пустые глаза жертвы, отчетливо ощутив при
этом под пальцами глазные яблоки, склонился, поцеловал грудь и выпустил из рук
тело. По моим жилам текла горячая кровь и разливалась внутри приятными волнами.
Обернувшись, я словно в тумане увидел, что Лестат наблюдает
за мной и, похоже, забавляется. Поза его была поистине королевской, светлые
волосы казались при свете ламп почти белыми, фиалковые глаза – огромными.
– На этот раз ты все правильно сделал, братишка, –
похвалил он. – Не пролил ни капельки.
Мне хотелось так много ему сказать! Хотелось рассказать о ее
жизни, которую я только что вкусил в полной мере, о том счете, что она вела с
судьбой, и о том, как я старательно выполнял все, что велел делать мой
Создатель: поглощал не просто ее кровь, а таившееся в ней зло, проникал в самую
его сердцевину.
Однако для женщины это теперь не важно. Она стала жертвой.
Та, которая всю жизнь была, в общем-то, никем, теперь окончательно канула в
небытие.
Кровь переполняла и согревала все мое существо. Комната
приобрела иллюзорный вид. Жертва Лестата, мертвая, лежала на полу. Здесь же
стоял чемодан с деньгами, но разве они имели значение? На них ничего нельзя
купить, они ничего не могли изменить и никого не могли спасти. Цветы – розовые
лилии, ронявшие пыльцу, и бордовые розы – поражали своей вызывающей яркостью.
Вокруг царили покой и тишина.
– Их не станут оплакивать, – тихо произнес Лестат,
и голос его доносился словно издалека. – Можно не заботиться о поисках
могилы.
Я вспомнил своего Создателя. Вспомнил темные воды болота
Сладкого Дьявола, густые водоросли, крики сов.
Что-то в комнате изменилось, но Лестат ничего не замечал.
– Подойди ко мне, – велел он. – Очень важно,
братишка, чтобы кровь, какой бы сладостной она ни была, не ослабила тебя после.
Я кивнул. Но что-то все-таки происходило. Мы уже были не
одни.
За спиной Лестата я увидел неясные очертания фигуры своего
двойника – Гоблина, созданного по моему образу и подобию. На его лице играла
безумная улыбка.
Лестат обернулся.
– Где он? – донесся до меня его шепот.
– Не надо, Гоблин, не смей! Я запрещаю! –
воскликнул я. Но его уже было не остановить. Фигура метнулась ко мне с
быстротою молнии, не потеряв при этом своих очертаний. Стоящий прямо передо
мной Гоблин вовсе не казался эфемерным, а был словно из плоти и крови, совсем
как я. В следующее мгновение он начал со мной сливаться: я ощутил дрожь в руках
и ногах, крошечные уколы в ладони, шею, лицо... И заметался, словно пойманный в
крепкую сеть.
Откуда-то из глубины моего существа поднялся трепет
блаженства, явственное сознание, что мы с ним одно целое и ничто нас не
разлучит. Мне вдруг захотелось, чтобы так длилось вечно, но с языка сорвались
совсем другие слова:
– Прочь от меня, Гоблин! Ты должен слушаться. Это ведь
я тебя создал. Ты обязан мне подчиняться.
Бесполезно. Трепет, словно от электрического разряда, все
никак не прекращался, а перед мысленным взором мелькали образы нас двоих в
разные периоды жизни, но они сменяли один другой так быстро, что я почти ничего
не успевал разглядеть, дабы удостовериться в своей правоте или, наоборот, в
ошибочности иллюзий.
Сквозь открытую дверь лился солнечный свет, я видел
цветастый узор линолеума, слышал смех малышей, ощущал на губах вкус молока...
Я понял, что сейчас упаду, что твердая рука Лестата служит
мне опорой, ибо на самом деле меня нет в комнате, залитой солнцем, где Гоблин,
малыш Гоблин, резвится и хохочет вместе со мной: "Люблю тебя, ты мне
нужен, конечно, я твой, мы вместе". Опустив глаза, я увидел собственную
пухлую детскую левую ручку, колотящую ложкой по столу. А поверх моей ладони лежала
рука Гоблина Ложка вновь и вновь со стуком опускалась на деревянную столешницу,
солнечные лучи заглядывали в открытую дверь, цветастый линолеум был местами
потерт.
