"Пошли, – сказал я, – уйдем от этого
света".
Я прошел назад, обогнул флигель и вышел к западной стороне
дома, где стояла плетеная мебель, залитая электрическим светом другого
прожектора. Гоблин шел за мной, и, когда я оглянулся на него, когда обнял левой
рукой, я увидел, что он снова стал моим двойником и по одежде. Для него это
было проще простого.
"Ты постараешься взять меня с собой? – спросил
он. – Когда поедешь в Европу? Будешь держать меня за руку?"
"Конечно, – ответил я. – Я все сделаю. Ты займешь
место рядом со мной в самолете, и я буду крепко держать тебя за руку всю
дорогу". – Я говорил искренне, но обращался к померкшей любви, так
как теперь моя душа принадлежала благословенной Офелии. Я был ее Гамлетом, ее
Лаэртом и, возможно, даже ее Полонием. Но мне не следовало забывать о Гоблине,
и в эту минуту меня подстегивал вовсе не страх, а преданность.
Мои мысли были заняты и другим. В частности, Хижиной
Отшельника и тем, как я собирался отвоевать запущенный дом у дикой природы. Я
уже успел переговорить с Алленом, бригадиром мастеровых среди Обитателей
Флигеля, насчет того, чтобы провести туда электричество, а кроме того, я
намеревался осуществить и другие улучшения.
Разумеется, серьезную проблему представлял собой
таинственный незнакомец – настолько серьезную, что Обитатели флигеля и не
предполагали. Но я рисовал в своем воображении картины того, каким прекрасным
станет это место. Как замечательно будет повезти на остров Мону и как здорово,
что Мона сама хочет увидеть его и ничуть не боится.
Мечтая обо всем об этом, строя планы и представляя, как
завтра увижу Мону и убегу с ней в Европу, я изо всех сил старался оставаться
искренним с Гоблином, когда он внезапно напрягся и, сжав мне руку, сообщил с
помощью телепатии:
"Будь осторожен. Он идет сюда. Он думает, я его не
знаю. Он намерен причинить тебе зло".
С этими словами Гоблин исчез. По крайней мере, я перестал
его видеть. В ту же секунду погасли прожектора, словно то-то щелкнул
выключателем. Я оказался погруженным в темноту.
И тут чья-то рука обвилась сзади вокруг моей шеи, а вторая
заломила мне левую руку за спину. Я задергался, но все было бесполезно.
Свободная правая рука так и не смогла разжать цепкой хватки, а в ухо мне уже
шептал голос незнакомца:
"Позовешь на помощь, и я убью ее. Я знаю, кто она, где
живет, и я убью ее. Мне это будет просто, и никто никогда тебе не поверит, если
ты скажешь, кто это сделал и почему".
"Ты ее не знаешь! – с яростью выпалил я. –
Один раз я уже дал тебе отпор и готов дать отпор еще раз".
"Ты меня не слушаешь. – Голос его был тих, и в нем
не слышалось угрозы. – Если твой дух снова нападет на меня, то, говорю
тебе, я убью ее. Ее зовут Мона Мэйфейр, и живет она в доме цвета сумерек, в
шести кварталах от реки, на углу Первой улицы, за двумя столетними дубами.
Никто никогда не узнает, почему или как она умерла, если только я не захочу
подставить тебя".
"Откуда ты все это знаешь?" – Я впал в бешенство.
"А все дело в том, что ты стал жертвой того, кто
способен думать", – произнес он мне в ухо.
"Никакая я не жертва, – ответил я. – И не
трогай ее".
"Не трону, потому что ты сделал все, что я хочу".
"А именно? – поинтересовался я. – Между
прочим, мне больно". – Вспомнив чей-то давний совет, я попытался
повернуть голову набок, чтобы гортань была сдавлена не так сильно, но он лишь сильнее
прихватил и шею и руку. Боль стала невыносимой. И я знал, абсолютно точно знал,
что он навредит Моне.
"Для начала я сломаю тебе хребет, – сказал он тем
же спокойным, чуть ли ни ласковым голосом. – И брошу тебя здесь, на земле,
как цыпленка со свернутой шеей, а утром тебя найдет тетушка Куин. – Он
продолжал так же вкрадчиво, чуть громче шепота: – Ты ведь знаешь, что она любит
прогуливаться перед рассветом? Старики плохо спят. Им не нужна целая ночь. Она
выходит вместе с Жасмин, хотя та еле-еле может глаза открыть, но все равно они
совершают маленькую прогулку, пока звезды еще видны на небе".
"А ты за этим подсматриваешь, – сказал я. –
Чего ты хочешь от нас?"
"Ты будешь поражен моей щедростью, впрочем, я всегда
славился своим умом и широтой души".
"Ну, это мы еще увидим", – сказал я, теряя от
ярости способность рассуждать здраво.
"Отлично, – произнес он. – Я много думал о
тебе и о том острове, на который мы оба претендуем, и пришел к заключению, что
готов разделить с тобой Хижину Отшельника. То есть я позволю тебе пользоваться
ею днем, а я буду хозяйничать там ночью, что стало моей привычкой".
"Ночью? Так ты приходишь туда только ночью?" – Это
было почти невыносимо.
"Конечно. А как ты думаешь, почему ты нашел там свечи и
пепел в камине? Днем мне этот дом ни к чему, но я не желаю, чтобы другие туда
наведывались. Когда я прихожу, мне не нужны свидетельства, оставленные там
посторонними. Для тебя делаю исключение. Пусть там лежат твои книги, бумаги и
все такое прочее. А теперь перейдем к самой важной части сделки. Ты должен
обновить Хижину Отшельника. Ты должен придать ей новый блеск. Понимаешь, о чем
я?"
Он немного ослабил хватку, и я смог беспрепятственно дышать.
Но держал он меня по-прежнему крепко, и моя левая рука болела. Я был
парализован яростью.
"Самое главное – переделки, – сказал он. –
Проследишь за всем, и тогда мы оба будем наслаждаться домом. Возможно, ты даже
не будешь знать о моем в нем пребывании. Мы даже сможем обмениваться книгами.
Получше узнаем друг друга. Неизвестно, быть может, мы еще станем
друзьями".
"Какие переделки?" – спросил я. Субъект явно был
сумасшедшим.
"Во-первых, я хочу, чтобы там все тщательно
вымыли, – сказал он, – и золото на саркофаге должно быть вычищено и
отполировано".
"Значит, это все-таки золото", – сказал я.
"Не сомневайся, – прозвучало в ответ. – Но
если хочешь, можешь сказать своим рабочим, что это медь. И вообще, наболтай им
с три короба об этом острове, чтобы они держались от него подальше".
"А для кого была предназначена могила?"
"Тебе не нужно об этом думать и, кстати, больше никогда
ее не вскрывай. – Голос был тих, как дыхание. – А теперь вернемся к
Хижине Отшельника. Ты должен повсюду провести электричество".
"Ты что, читаешь мои мысли?" – поразился я.
