Я ушел в душ, а когда увидел за стеклом тень Гоблина, то
быстро домылся, вытерся полотенцем и оделся. Он стоял за моей спиной и смотрел
на меня в зеркало из-за плеча. Лицо у него не выражало прежнего коварства, и я
молился, чтобы он не догадался о моих опасениях. И вообще он не казался из
плоти и крови, как в Новом Орлеане, даже несмотря на влажный воздух. Я
обрадовался этому.
"Ты тоже любишь Мону?" – спросил я, словно меня
это действительно интересовало.
"Мона хорошая. Мона сильная, – ответил он, –
но Мона причинит тебе боль".
"Знаю, – ответил я. – Ты тоже причиняешь
боль, когда злишься, когда говоришь недобрые вещи. Мы должны любить друг
друга".
"Ты хочешь быть с Моной наедине", – сказал
он.
"А ты разве бы не хотел, если бы был мной?" –
спросил я и повернулся к нему лицом.
Никогда прежде мне не доводилось видеть в его лице столько
боли. Мои слова ужалили его, и я сожалел об этом.
"А я и есть ты", – прозвучало в ответ.
Глава 26
Наступавший вечер показался мне божественным. Так сильно
полюбить, познать такое сердечное волнение... даже сейчас, когда я все еще
молод, я считаю, что то было частью невинного детства. И даже не мечтаю, что те
минуты могут вернуться, что я когда-нибудь вновь познаю такое всепоглощающее
счастье.
Когда Мона проснулась, приняла ванну и переоделась в свой
новый наряд из универмага – белые брючки и рубашку – мы пошли пройтись по ферме
Блэквуд. Видимо, наши блуждания и позволили мне остаться в своем уме, не
перейти грань безумия, когда я изливал душу Моне. Я рассказал ей все: и о
Гоблине, и о Линелль, и о своей странной жизни.
Мона оказалась внимательным слушателем. Ее очаровал и сам
дом, и длинная подъездная аллея, обсаженная орехом. Она не увидела в этой
картине ничего вульгарного, нарочитого. Наоборот, Мона сказала, что во всем
видна симметрия и гармония.
Она согласилась, что наш особняк больше и внушительнее дома
в Садовом квартале, но она поняла, почему Манфред Блэквуд не захотел
ограничиваться какими-то рамками, а потому нашел это идеальное привольное место
вдали от города.
"Квинн, – сказала Мона, – мы с тобою живем в
домах, в которых воплотились людские мечты, и приходится с этим мириться. Мы
должны уважать эту чужую мечту и сознавать, что однажды дом перейдет к другим
людям. Эти дома выступают как отдельные персонажи в нашей жизни, и у них своя
роль".
Она разглядывала огромные колонны, ей нравилась атмосфера
этого места.
"Даже тот дом, в котором я росла, – продолжила
Мона, – хоть и совсем бедный, все же был огромным викторианским особняком
на Сент-Чарльз-авеню. В нем было не протолкнуться от призраков и людей. А
знаешь, я ведь не всегда была богатой. Если быть точной, я последний отпрыск
самой бедной захудалой ветви Мэйфейров. Мои родители, безвольные пьяницы, оба
спились. А теперь я формальная владелица личного самолета, наследница
миллиардов долларов. Иногда этот переход сводит меня с ума, ну вот, я снова
заговорила о мечтах, ведь я всегда мечтала стать наследницей мэйфейровского
богатства".
Мона слегка погрустнела, что меня очень встревожило.
"Как-нибудь я расскажу тебе подробнее о своем
семействе, – сказала она. – Но сейчас, когда мы вместе, я хочу услышать
о тебе".
Я подумал, что она наделена блестящим умом. Прежде я никогда
особенно не раздумывал, на какой женщине когда-нибудь женюсь, если вообще
женюсь, и теперь мне показалось, что все сложилось идеально: Мона умна и
красива. И красота ее естественна. Она не пользовалась ни губной помадой, ни
тушью. Вышла после душа такая юная и чистая. Я был совершенно ею пленен.
Начало темнеть. Небо пронзили фиолетовые и оранжевые лучи. Я
повел Мону на старое кладбище, объясняя по дороге, каким образом Уэст-Руби-Ривер
питает наши двести акров безлюдных болот.
Я рассказал ей об острове Сладкого Дьявола и Хижине
Отшельника, о странной надписи на мавзолее и странном громиле, напавшем на меня
прямо в спальне, после чего меня отвезли в Мэйфейровскую больницу.
"Мы сможем съездить на остров, Квинн? – спросил
она. – Ты мне его покажешь? Я должна собственными глазами увидеть это
место. Разве я могу считать себя Офелией, если испугаюсь проплыть по
ручью?"
"Только не сейчас, моя драгоценнейшая бессмертная
Офелия, – сказал я. – Уже смеркается, а я не настолько бесстрашен,
чтобы отправляться на болото в темноте. Но днем я тебя туда отвезу. Ты
заметила, что у нас здесь повсюду охранники? Возьмем с собою двоих. Тогда, если
этот незнакомец осмелится показаться на глаза, мы разнесем его в пух и
прах".
Мону разобрало любопытство. Она принялась расспрашивать о
Хижине Отшельника и ее круглой конструкции. "А лестница на купол
ведет?"
"Да, там есть лестница, хотя я ни разу по ней не
поднимался. Винтовая железная лестница, но я ее так и не рассмотрел. Думаю,
если подняться на купол, то оттуда откроется отличный вид на
Блэквуд-Мэнор".
"Я просто обязана увидеть это, – сказала
Мона. – Все так таинственно. А как ты намерен поступить с этим незваным
поселенцем?"
"Я его выселю! Он и так в ярости, что я сжег его книги.
Так вот, когда я вернусь туда со своими людьми, мы вышвырнем из дома его
мраморный стол и золотое кресло. Он найдет их на дне болота, в том месте, куда
свалил трупы".
"Какие трупы?" – изумилась Мона.
Я вернулся в прошлое и рассказал ей о том, как впервые
увидел незнакомца в лунном свете, когда тот избавлялся от мертвых тел. Мона
была очень заинтригована.
"Так ведь этот субъект – самый настоящий
убийца", – заявила она.
"Я его не боюсь. А после того, что произошло, когда он
напал на меня в ванной, знаю, что Гоблин способен защитить меня – и
защитит".
Я оглянулся на Гоблина, который шел за нами на некотором
расстоянии, и кивнул ему. "Мой храбрый приятель".
Мона взглянула на темнеющее фиолетовое небо. Повсюду пели
цикады. Казалось, это воркует сама Земля.
"Как жаль, что не осталось времени съездить
туда", – сказала Мона.
Я рассмеялся.
"Ни тебе, ни мне не хватает здравого смысла испытывать
страх!" – признал я. Мона тоже начала смеяться, и мы оба долго хохотали,
не в силах остановиться. В конце концов я обнял ее и прижал к себе, чувствуя,
что никогда в жизни не был так счастлив.
