Она оказалась в сто раз прелестнее, чем я ее помнил. Зеленые
глаза были гораздо больше, а ее губы, тронутые помадой естественного цвета, мне
сразу захотелось поцеловать. У нее были ярко-рыжие волосы, и, чтобы приглушить
их оттенок, она надела ослепительно белую хлопковую блузку с расстегнутым
довольно низко воротом и плотно облегающие белые джинсы, красиво подчеркивавшие
ее стройные округлые бедра. Я влюбился даже в ее пальчики на ногах. На ней были
сандалеты на толстой подошве, так что я разглядел каждый красный ноготок. Я
обожал эту девушку.
"Господи, Мона", – сказал я и, набросившись
на нее, схватил узкие запястья и впился губами в ее губы.
Она мягко отстранилась со словами:
"Где твоя машина, Квинн? Нам нужно как можно скорее
отсюда убраться".
Мы бежали по улице, как новобрачные, удирающие от рисового
дождя. Через секунду мы уже мчались по Первой улице в сторону реки.
"Куда же нам поехать? Господи, я даже не представляю,
куда здесь можно поехать", – сказал я.
"Зато я представляю, – сказала Мона. – Ты
знаешь, как добраться до Французского квартала?"
"Еще бы не знать".
Она дала мне адрес.
""Коттеджи Лафреньер", – сказала
Мона. – Я сегодня утром туда звонила".
"Но откуда ты знала, что я приеду? Я, конечно, в
восторге, что ты им позвонила, но откуда ты знала?"
"Я ведьма, – ответила Мона. – Я знала, когда
именно ты выехал с фермы Блэквуд. Точно так я знаю, что Гоблин сейчас вместе с
нами в машине. Он сидит за тобой. А ты ведь даже об этом не догадывался, да? Но
я этого не добивалась. Я хотела лишь, чтобы ты приехал".
"Ты меня околдовала, – сказал я. – Я не сплю
с тех пор, как увидел тебя, ночью я брежу тобой, умираю от желания прийти к
тебе. – Я едва мог следить за дорогой. – Мне помешали только юристы и
завещания, рассказы о неверности и детях-сиротах, старая мебель, с которой
связано одно привидение, и новая связь, такая же крепкая, какая будет у нас с
тобой".
"Господи, ну и лексикончик у тебя, – сказала она –
А может быть, все дело в твоей манере. Тебе давно следовало прийти ко мне. Я
вечная Офелия, плывущая в ручье среди цветов. Мне так нужен твой поэтический
слог. Ты сможешь вести, если я расстегну тебе брюки?"
"Нет, не нужно, иначе мы куда-нибудь врежемся. Мне
кажется, это какая-то галлюцинация".
"Нет, все происходит наяву. Ты захватил с собою
кондомы?"
"О господи, нет".
Мы как раз доехали до Кэнал-стрит. Я знал, где находятся
"Коттеджи Лафреньер". Мы с Линелль три раза заглядывали в маленькое
французское бистро, где готовили очень вкусно.
"Мона, Мона, Мона, – забормотал я. – Мы
должны во что бы то ни стало раздобыть кондомы! Но где?"
"Нет нужды, – сказала она. – В моей сумочке
их целая тонна".
Глава 24
"Коттеджи Лафреньер" располагались вокруг главного
двора, выложенного кирпичом, где теснились пальмы и банановые деревья, а в
центре бил фонтан-желание, который когда-то, возможно, и служил каким-то целям.
Сейчас он был простым украшением, и люди пристрастились швырять в него
всевозможную мелочь, загадывая желания.
Мона получила номер легко, словно каждый день
регистрировалась в отеле, и даже велела мне убрать деньги: счет отправят ее
семейству. Я запротестовал, и тогда она прошептала:
"Покажи свою силу, когда мы окажемся в постели".
Мы сразу направились в маленький коттедж, чтобы сделать
именно это – залечь в современную кровать металлической конструкции с
очаровательным балдахином в виде металлической виноградной лозы с листьями и
плодами и воздушной тканью, слегка подхваченной по четырем углам.
Как только дверь была заперта на ключ, мы скинули с себя
одежду без всякого стеснения, и когда я увидел Мону обнаженной, когда я увидел
ее розовые соски и маленькое пламя рыжих волос между ног, я чуть не помешался.
Мона помогла мне надеть кондом, именно Моне, а не мне
хватило здравого смысла стащить с кровати покрывало, чтобы не запачкать.
Покрывало полетело на пол, а мы набросились друг на друга, как маленькие
зверьки в джунглях.
Что бы там ни происходило в моей жизни, я вдруг понял, что
исполнил свою самую дикую мечту – и не важно, что мечта была совсем новой, она
была дикая, она шла от сердца, и я никогда-никогда этого не забуду. Я никогда
не забуду лицо Моны, как оно раскраснелось от последнего спазма, погрузившего
меня в чистейшую нирвану.
Когда все было кончено, мы лежали обнявшись, такие теплые,
удовлетворенные, и нежно, даже игриво целовали друг друга.
"Ну, слава богу, – прошептала она мне на ухо и
помогла освободиться от использованного кондома, потом сходила за полотенцем и
вытерла меня. Снова поцеловав, сказала: – Я хочу взять его в рот. Идем, я вымою
тебя в ванне, а потом сделаю это".
Я галантно запротестовал. Мне вовсе не требовалось такое
жертвенное обожание!
"Но я хочу, Тарквиний, – сказала она. – Мне
хотелось это сделать еще в машине. Ужасно хотелось. Я никогда раньше этого не
делала. Идем же!" – и меня повели, как раба, в отделанную кафелем ванную,
где она провела возбуждающее омовение, а потом мы вернулись в кровать на смятые
простыни, и она сразу взяла его в рот и принялась ласкать языком, и лизать
самый кончик, а потом я умер, когда кончил. Из меня ушли все силы, вся энергия,
все мечты.
"Тебе никогда раньше так не делали?" –
проворковала она мне в ухо, укладываясь рядом.
"Нет, – только и мог ответить я. – Мы можем
сейчас поспать, вот так, прижавшись друг к другу?"
В ответ я почувствовал теплую тяжесть одеяла, и ее
прохладную руку у меня на спине, и губы, целующие меня в веки. От ее груди и
лобка шел влажный жар. А от легкого ветерка кондиционера, остужавшего комнату,
нам стало еще уютнее.
"Тарквиний, ты очень красивый мальчик, –
прошептала Мона – Знаешь, а твой призрак здесь. Наблюдает за нами".
"Уходи, Гоблин, – сказал я. – Оставь меня
сейчас, или, клянусь, я долго не буду с тобой разговаривать. – Потом я
повернулся и оглядел комнату. – Ты все еще видишь его?" – спросил я у
Моны.
