Я отстранился и внимательно оглядел спящего. На мой взгляд,
в Лестате не произошло никаких изменений.
– Однажды ты проснулся, – вспомнил я. – Ты
проснулся, когда Сибил исполняла свою музыку, а потом снова погрузился в свой
эгоистичный сон. Да-да, это чистейшей воды эгоизм, Лестат, – покинуть тех,
кого ты сотворил, то есть Луи и меня. Ты нас покинул, а это несправедливо. Ты
должен очнуться ото сна, мой любимый Мастер, ты должен очнуться ради Луи и
меня.
Гладкое лицо не изменило своего выражения. Огромные
фиалковые глаза были открыты чересчур широко, чтобы заподозрить, будто Лестат
умер. Но других признаков жизни он не подавал.
Я склонился и прижал ухо к его холодной щеке. Я не мог
читать мысли своего создателя, но надеялся, что смогу хоть что-то уловить в его
душе.
Так ничего и не услышав, я снова включил музыку.
Прежде чем покинуть Лестата, я его поцеловал, а затем
отправился в свое пристанище, как никогда раньше радуясь предстоящему забвению.
Глава 22
Следующей ночью я предпринял поиски Меррик. Ее дом в
заброшенном районе был темен и пуст. Только смотритель остался приглядывать за
особняком. Мне не составило труда взобраться на второй этаж флигеля и, заглянув
в окно, убедиться, что старик сидит себе спокойненько в комнате, прихлебывает
пиво и смотрит свой жуткий цветной телевизор.
Я пришел в полное замешательство. Ведь Меррик твердо
пообещала встретиться со мной. Где же, если не в ее собственном старом доме?
Я должен был ее найти и, прибегнув к своим телепатическим
способностям, буквально обшарил весь город, без устали меряя его шагами из
конца в конец.
Луи тоже куда-то запропастился. Я неоднократно возвращался
на Рю-Рояль, но так его и не застал. Не заметил даже малейшего признака, что он
побывал в квартире.
Наконец вопреки всякому здравому смыслу, вконец отчаявшись,
я приблизился к Оук-Хейвен, обители Таламаски, чтобы выяснить, не там ли
Меррик.
Конечно! Она была в Оук-Хейвен. Стоя в густых дубовых
зарослях с северной стороны здания, я разглядел ее крошечную фигурку в
библиотеке.
Меррик сидела в том самом кожаном кресле красного цвета,
которое она облюбовала еще в детстве, когда мы только познакомились. Уютно
устроившись на потрескавшейся старой коже, она казалась спящей, но когда я
подошел ближе, вампирское чутье безошибочно определило, что она пьяна. Рядом с
ней я разглядел бутылку «Флор де Канья» и стакан. И бутылка, и стакан были
пусты.
В обители находились и другие служители: один занимался в
той же самой комнате, изучая книги, стоявшие на полках, а остальные разошлись
по спальням верхнего этажа.
Я никак не мог проникнуть туда, где находилась Меррик. Во
мне росло убеждение, что она все это заранее спланировала. А если так, то,
возможно, она это сделала ради собственного душевного спокойствия, за что я,
конечно, никак не мог ее порицать.
Оторвавшись от этой тщательно срежиссированной сцены –
Меррик откровенно демонстрировала абсолютное пренебрежение к тому, что другие
служители могут о ней подумать, – я возобновил поиски Луи.
Безуспешно прочесывая город, я за несколько часов до
рассвета оказался в полутемной часовне, где дремал Лестат. Я метался перед ним,
объясняя, что Меррик решила укрыться в Обители, а Луи вообще исчез, и в конце
концов, совершенно обессиленный, опустился на холодный мраморный пол.
– Я бы знал это, да? – спросил я у своего спящего
создателя. – Если бы Луи покончил с собой, я бы наверняка что-то почувствовал,
правда? Если бы это случилось вчера на рассвете, то я бы это знал еще до того,
как закрыл глаза.
Лестат не ответил, его лицо и фигура говорили о том, что на
ответ надеяться не приходится. Это было все равно что страстно взывать к одной
из статуй святых.
Когда и вторая ночь прошла точно так же, я совсем пал духом.
Не представляю, что делала Меррик днем, но после заката она
вновь сидела пьяная в библиотеке, на этот раз совершенно одна, в великолепном
шелковом платье ярко-красного цвета. Пока я наблюдал за ней с безопасного
расстояния, один служитель, старик, которого я когда-то знал и любил всей
душой, вошел в библиотеку и укрыл Меррик белым шерстяным одеялом – на вид очень
мягким.
Я поспешил ретироваться, пока меня не обнаружили.
От Луи по-прежнему не было никаких вестей. Я бродил по тем
улицам города, которые всегда были его любимыми, я корил себя, что из почтения
так и не научился читать его мысли, что из уважения к его частной жизни ни разу
за ним не проследил, я корил себя, что не связал его обещанием встретиться со
мной в определенный час на Рю-Рояль.
Наконец наступила третья ночь.
Поняв, что Меррик вряд ли чем-то займется, а будет опять
пить ром, я сразу отправился на квартиру на Рю-Рояль, намереваясь написать
записку Луи на тот случай, если он зайдет в мое отсутствие.
Меня снедало горе. Теперь мне казалось вполне возможным, что
Луи больше нет на земле. Я бы совсем не удивился, узнав, что он позволил
утреннему солнцу спалить себя и что эта моя записка так и осталась
непрочитанной.
Тем не менее я уселся за письменный стол Лестата, стоявший в
гостиной, и поспешно вывел следующее:
«Ты должен поговорить со мной. Мы непременно должны
побеседовать. Будет несправедливо, если ты откажешься от такой возможности. Я
очень волнуюсь за тебя. Помни, Л., что я выполнил твою просьбу и помог тебе,
как сумел. Разумеется, мною двигали и собственные мотивы, в чем я открыто
признаюсь. Я скучал по ней. Мое сердце готово было разорваться.
Однако ты просто обязан сообщить, как обстоят дела у тебя».
Едва я вместо подписи вывел большую «Д», как в дверях
появился Луи.
Целый и невредимый, с расчесанными черными вьющимися
волосами, он стоял и вопросительно смотрел на меня, а я, испытав приятное
потрясение, откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.
– Только посмотрите на него! А я-то ношусь по всему городу
как сумасшедший, пытаясь его отыскать!
Оглядывая красивый серый бархатный костюм и темно-фиолетовый
галстук, я, к своему изумлению, увидел на пальцах друга драгоценные кольца.
– К чему такое необычное внимание к собственной
персоне? – поинтересовался я. – Поговори со мной, пожалуйста, иначе я
сойду с ума.
Он покачал головой и жестом длинной тонкой руки попросил
помолчать, после чего прошел в конец комнаты, уселся на диван и уставился на
меня.
– Впервые вижу тебя таким разряженным, – заявил
я. – Ты самый настоящий франт. Что случилось?
