– До меня доносится пение птиц. Прислушайся. Они поют в
клетке. Все наши соплеменники, кто были с ней знакомы, считают Клодию
бессердечной, но она такой не была. Просто она знала то, что я понял лишь
спустя много десятилетий. Она владела тайнами, которые могут научить только
страданиям...
Его голос оборвался на полуслове, он изящно высвободился из
моих рук, прошел на середину комнаты и стал оглядываться, словно музыка
действительно звучала со всех сторон.
– Неужели ты не понимаешь, какое благо она сотворила? –
прошептал он. – Музыка продолжает звучать, Дэвид, темп ее все ускоряется.
Клодия, я слушаю тебя! – выкрикнул он в пространство и снова принялся
окидывать невидящим взглядом все предметы. – Клодия, очень скоро я буду с
тобой! – после паузы выкрикнул он вновь.
– Луи, – сказал я, – скоро утро. Идем со мной,
пора.
Он стоял неподвижно, склонив голову и безвольно опустив
руки. Вид у него был бесконечно печальный, словно после сокрушительного
поражения.
– Музыка прекратилась? – спросил я.
– Да, – прошептал он и медленно поднял на меня
растерянный взгляд, но уже через секунду вновь овладел собой. – Две ночи
дела не решат, правда? И я смогу поблагодарить Меррик. Смогу передать ей
портрет – вдруг он понадобится Таламаске.
Луи показал на ближайший столик, низкий, овальный, стоявший
перед диваном.
Я увидел там раскрытый дагерротип. Портрет Клодии вывел меня
из себя, когда я встретился с ним взглядом. Мне хотелось захлопнуть маленький
футляр. Впрочем, это не важно. Я знал, что никогда не допущу, чтобы портрет
оказался в руках служителей Таламаски. Я не мог позволить, чтобы такой важный
предмет перешел к чародейкам, таким же всесильным, как Меррик. Я не мог
позволить, чтобы Таламаска исследовала то, чему мы недавно стали свидетелями.
Но я ничего не сказал.
Что касается Луи, то он стоял, погрузившись в мечты, как и
всегда элегантный в своем блеклом черном одеянии. Кровавые слезы высохли,
придав глазам поистине устрашающий вид. Он вновь уставился в никуда,
отрешившись от моего горячего сочувствия, наотрез отказываясь от любого
утешения, которое я мог ему подарить.
– Завтра встретимся вновь, – сказал я.
Он кивнул.
– Птицы больше не поют, – прошептал он. – Я даже
мысленно не могу воспроизвести звучавшую музыку.
Вид у него был безутешный.
Я в отчаянии прибегнул к последнему аргументу:
– Все неподвижно в том мире, который она описала. Подумай об
этом, Луи. Встретимся завтра после захода солнца.
– Да, мой друг, я ведь уже пообещал, – отрешенно
произнес он и нахмурился, словно пытаясь что-то припомнить. – Я должен
поблагодарить Меррик и, конечно, тебя, мой друг, за то, что вы выполнили мою
просьбу.
Мы вместе покинули городской дом. Луи отправился туда, где
проводил дневное время, но куда именно, я не знал.
У меня было больше времени, чем у него. Подобно Лестату,
моему всесильному создателю, я не спешил укрыться в могиле при первом намеке на
рассвет. Солнце должно было полностью подняться над горизонтом, чтобы меня
сковал наконец близкий к параличу сон вампира.
В моем распоряжении оставался еще час – или чуть
больше, – хотя на нескольких деревьях Садового квартала уже запели
утренние птицы, и, пока я добрел до городских окраин, небо успело сменить
густой темно-синий цвет на бледно-фиолетовый, какой бывает в сумерках. Я
помедлил немного, позволяя себе полюбоваться картиной, а потом вошел в пыльное
здание и поднялся по ступеням.
Ничто не шевельнулось в старом монастыре, покинутом даже
крысами. От толстых кирпичных стен шел холод, хотя стояла весна. Мои шаги
гулким эхом разносились по всему зданию, но это меня ничуть не смущало. Я с
уважением относился к Лестату и старался возвестить о своем приходе, прежде чем
переступить порог его просторного аскетичного убежища.
Огромный двор был пуст. Птицы громко пели в густой листве
деревьев на Наполеон-авеню. Я остановился на верхнем этаже, чтобы бросить
взгляд из окна, жалея о том, что не могу устроиться на день в высоких ветвях
ближайшего дуба. Какая безумная мысль, но, возможно, где-то вдали от всей боли,
которую мы здесь пережили, нашелся бы густой необитаемый лес, где я мог бы
построить темный и плотный кокон и спрятаться в него среди ветвей, как
какое-нибудь ядовитое насекомое, впадающее в спячку, перед тем как нести смерть
своей добыче.
Я подумал о Меррик. Каков будет для нее грядущий день? Страх
за нее терзал душу. Я презирал самого себя, но стремился к Меррик, как
стремился к Луи. Они оба были мне нужны. Я понимал, что с моей стороны это
эгоизм, и все же, видимо, никакое создание не может жить в полном одиночестве,
без поддержки друзей.
Наконец я оказался в просторной часовне с белыми стенами.
Все витражные окна по требованию Лестата были затянуты черной тканью. Он не мог
больше скрываться там, откуда виден восход солнца.
В часовне не было ни одной горевшей свечи.
Я нашел Лестата в том же состоянии: лежащим на левом боку с
открытыми глазами фиалкового цвета. Из черного проигрывателя, настроенного на
беспрерывную работу, доносилась прелестная фортепьянная музыка.
Волосы и плечи Лестата покрывала пыль. Я пришел в ужас,
увидев, что пыль припорошила даже лицо. А что, если я его потревожу, если
попробую ее стереть? Я был растерян, душу сковала свинцовая печаль.
Я опустился на пол рядом с Лестатом – так, чтобы он мог меня
видеть. Затем решительно выключил музыку и торопливо выложил ему все. Я
волновался даже больше, чем предвидел.
Я рассказал обо всем: о своей любви к Меррик и о ее
способностях, о просьбе Луи и о фантоме, который явился перед нами, о том, что
Луи слышал музыку в исполнении Клодии, и о том, что он намерен покинуть нас
через несколько ночей.
– Что его может сейчас остановить, ума не приложу, –
сетовал я. – Он не станет ждать, когда ты проснешься, мой дражайший друг.
Ибо твердо решил уйти. Я не в силах заставить его изменить решение. Могу только
молить, чтобы он подождал, пока ты проснешься, но, думаю, он меня не послушает
– из страха, что его оставит решимость. Видишь ли, все дело в этом, в его
решимости. Он преисполнен желания покончить с жизнью. Впервые за много лет.
Я углубился в подробности. Рассказал, как Луи внимал музыке,
которую я не слышал. Вновь описал колдовской сеанс. Возможно, во второй раз я
упомянул о том, что упустил в первый.
– Неужели это и вправду была Клодия? – спросил
я. – Кто сможет дать нам ответ? – Я наклонился и поцеловал
Лестата. – Ты мне сейчас очень нужен. Очень, пусть даже только для того,
чтобы с ним попрощаться.
