Но домой Мэтью так и не вернулся. Ночью у него началась лихорадка,
и уже в следующем письме он пишет, что с сожалением должен вернуться к
цивилизации. Тогда он еще надеялся, что болезнь не опасна.
Как прискорбно, что этого любознательного и великодушного
человека сразил недуг.
Причиной явился укус какого-то неизвестного насекомого, но
это выяснилось, только когда он достиг «Города», как он его называл, тщательно
избегая имен собственных или каких-либо детальных описаний. Последние заметки
были написаны в больнице Нового Орлеана и по просьбе Мэтью отправлены медсестрами
матери.
«Мама, ничего нельзя сделать. Врачи даже не уверены в типе
паразита – знают только, что он поселился во внутренних органах и не поддается
ни одному известному лекарству. Иногда я думаю, что, возможно, средство от этой
болезни известно индейцам майя и они могли бы излечить меня – ведь местные
жители были к нам очень добры. Хотя, скорее всего, коренные жители давным-давно
приобрели иммунитет».
Самое последнее письмо он написал в тот день, когда
собирался переехать в дом Большой Нанэнн. Почерк стал неразборчив – видимо,
Мэтью страдал от часто повторявшихся приступов. И тем не менее письмо не
осталось незаконченным. Текст его отмечен той странной смесью смирения и
самоотречения, которая характерна для умирающих.
«Ты не поверишь, какие милые и заботливые Сандра, Медовая
Капля и Большая Нанэнн. Разумеется, я сделал все, чтобы облегчить их бремя. Все
находки, обнаруженные во время экспедиции, по праву принадлежат Сандре, а когда
я покину больничные стены, то попытаюсь составить исправленный каталог. Вдруг
заботы Большой Нанэнн сотворят чудо. Я напишу, как только будут хорошие
новости».
Последнее письмо в пачке было написано рукой Большой Нанэнн:
прекрасный почерк, вечное перо. По ее словам, Мэтью умер, получив причастие, и
в самом конце уже не страдал. Она подписалась как Ирэн Флоран Мэйфейр.
Настоящая трагедия. Точнее слова не подобрать.
В то время трагедия словно шла по пятам за Меррик, ведь
вскоре убили Холодную Сандру и Медовую Каплю, и я прекрасно понимал, почему
архив Мэтью не отвлек ее от привычных занятий или от частых поездок в городские
магазины и рестораны.
Кроме того, она проявила безразличие к восстановлению
старого дома Большой Нанэнн, который на самом деле принадлежал ее крестной. Он
перешел к Меррик по рукописному завещанию, выправленному по нашей просьбе
умелым местным адвокатом, не задававшим лишних вопросов.
Полномасштабная реставрация дома, порученная двум опытным
подрядчикам, велась с учетом исторических документов. Меррик вообще отказалась
туда наведываться. Насколько я знаю, дом до сих пор остается ее собственностью.
К концу того далекого лета Меррик обзавелась роскошным
гардеробом, хотя росла буквально на глазах. Предпочтение она отдавала дорогим,
хорошо сшитым платьям, обильно украшенным вышивкой, как, например, то белое
пикейное, которое я уже описывал. Когда она начала являться на ужин в изящных
туфельках на высоком каблуке, лично я втайне чуть не лишился рассудка.
Я не из тех мужчин, что любят женщин любого возраста, но
одного вида ее ножки, круто изогнутой в подъеме и напряженно ступавшей из-за
высокого каблука, было достаточно, чтобы во мне проснулись совершенно ненужные
эротические желания.
Что касается духов «Шанель № 22», то она начала ими
пользоваться ежедневно. Даже те, у кого этот аромат прежде вызывал раздражение,
вдруг полюбили его, ведь он был связан с ее присутствием, вопросами,
непрекращающимися разговорами и жаждой все знать.
Она с легкостью освоила азы грамматики, что очень помогло ей
и в изучении французского языка. А латынь и вовсе далась ей проще простого.
Математику она презирала, теория была выше ее понимания, но девочка оказалась
достаточно сообразительной, чтобы разобраться в основах. Зато к литературе
Меррик проявила такое рвение, какое я редко встречал. Она буквально залпом
проглотила романы Диккенса и Достоевского и рассуждала о персонажах как о
добрых знакомых, живущих неподалеку от ее дома. С большим увлечением Меррик
читала журналы по искусству и археологии, на которые мы подписывались. Не
чуждалась она и поп-культуры, а к политике испытывала даже своего рода любовь.
С юных лет Меррик пребывала в убеждении, что чтение – ключ
ко всему. По ее словам, она прекрасно понимала Англию только потому, что каждый
день читала лондонский «Таймс». А еще она полюбила историю Мезоамерики, хотя
так ни разу и не попросила разрешения взглянуть на древние сокровища,
привезенные в чемодане.
Вырабатывая собственный почерк, она добилась потрясающих
успехов и вскоре в совершенстве освоила даже старинный шрифт. Поставив себе
целью научиться писать так же красиво, как когда-то это делала крестная, Меррик
вела подробные дневники и в конце концов своего добилась.
Поймите меня правильно: она была вовсе не вундеркиндом, а
просто талантливой, умной девочкой, которая после многих лет разочарования и
скуки наконец-то получила свой шанс. Для нее не было помех на пути к знаниям.
Ее не возмущало, если кто-то проявлял свое превосходство. Наоборот, она все
впитывала в себя, как губка.
Обитатели Оук-Хейвен, где никогда прежде не было детей,
пришли от нее в восторг. Гигантский удав стал всеобщим любимцем.
Эрон и Мэри часто возили девочку в город, где посещали
местный музей, а также совершали короткие поездки в Хьюстон, чтобы познакомить
ее с великолепными сокровищницами искусства этой южной столицы.
Что до меня, то в то роковое лето я, к собственному
огорчению, был вынужден несколько раз возвращаться в Англию. Я успел полюбить
новоорлеанскую Обитель, а потому искал любой предлог, чтобы задержаться в ней
подольше, и писал длинные отчеты старшинам Таламаски, признаваясь в этой
слабости, умоляя позволить мне оставаться здесь и объясняя, что должен получше
узнать эту странную часть Америки, которая ничуть не походила на американскую.
Старшины проявили снисхождение. Я много времени проводил с
Меррик. Тем не менее однажды пришло от них письмо, предостерегавшее меня от
проявления чрезмерной любви к этой маленькой девочке. Превратно истолковав их
советы, я почувствовал себя оскорбленным и поспешил поклясться в чистоте своих
намерений. В ответ старшины написали:
«Дэвид, мы не сомневаемся в твоей безгрешности. Но дети
бывают переменчивы. Мы заботимся лишь о твоем сердце».
Тем временем Эрон составил реестр всех сокровищ Меррик и в
конце концов в одном из флигелей отвел целую комнату для статуэток,
перевезенных из старого дома.
Наследство от дядюшки Вервэна составляла не одна, а
несколько средневековых рукописных книг. Как и откуда он их получил, оставалось
тайной. Но тот факт, что он их использовал, сомнений не вызывал: в некоторых
томах мы обнаружили заметки, сделанные карандашом, а также несколько дат.
