Я зажег все лампы в передней гостиной и устроился на диване
с бумагами Эрона, сказав себе, что самое важное сейчас – прочесть записки
друга.
Бесполезно было думать о Меррик, о ее заклинаниях и духах, и
совсем уж никуда не годилось размышлять о старухе со сморщенным лицом,
беспрерывно что-то бормотавшей.
Что касается мыслей о божестве Ошала, то они источали один
лишь черный цвет. Те годы, что я провел когда-то в Рио, были заполнены
самоотверженной преданностью богам кандомбле и безоглядной верой – насколько я,
Дэвид Тальбот, мог вообще во что-то верить. Я отдался этой религии со всей
страстью, на какую только был способен, стал последователем Ошала, его
служителем. И дотошно исполнял все его заповеди. Он часто завладевал моей
душой, хотя впоследствии я почти не помнил, как впадал в транс.
Но все это продолжалось недолго и явилось, так сказать,
неким отклонением от основной линии моей жизни, своеобразным интермеццо. В
конце концов, я ведь был британским исследователем и всегда им оставался. А
когда я вступил в Таламаску, власть Ошала или другого божества надо мной
потеряла всякую силу. Тем не менее сейчас я пребывал в смятении, терзаясь
чувством вины. Как я мог заявиться к Меррик с просьбой о проведении колдовского
обряда, как посмел вообразить, будто сумею контролировать происходящее! Первый
же вечер лишил меня всяких амбиций.
Однако мне следовало собраться с мыслями.
«Я обязан ради Эрона, моего старого друга, немедленно взять
себя в руки и заняться его бумагами. Все остальное подождет», – уверял я
себя.
Но я с нетерпением ожидал прихода Луи: мне никак не
удавалось избавиться от воспоминания о старухе и хотелось обсудить с ним
происшедшее. Луи обязательно должен был понять, что значит иметь дело с Меррик,
но где он мог быть в этот час, я не представлял.
Клавесин дарил покой: музыка Моцарта, независимо от жанра
сочинения, неизменно способствует обретению душевного равновесия. И все же я не
находил себе места в этих теплых комнатах, где привык проводить многие часы
покоя – один, с Луи или с Луи и Лестатом.
«Хватит! – приказал я себе. – Не нужно обращать
внимание на мелочи».
Настало самое подходящее время, чтобы ознакомиться с записками
Эрона.
Я снял пиджак, уселся за большой письменный стол, удобно
расположенный так, чтобы не выпускать из поля зрения всю комнату (никто из нас
не любил работать, глядя на пустую стену), открыл конверт и вынул бумаги,
которые предстояло прочесть.
Их было совсем немного. Быстро просмотрев листы, я убедился,
что Меррик в полной мере изложила мне предсмертные мысли Эрона. Но, несмотря ни
на что, я был обязан прочесть эти записи, каждое слово.
Уже через несколько секунд я совершенно забыл о себе, и в голове
у меня зазвучал знакомый голос: Эрон говорил по-английски, хотя текст, лежавший
передо мной, был выполнен на латыни. Казалось, будто Эрон находится рядом,
просматривает вместе со мной страницы, зачитывает мне свой отчет, чтобы я мог
его прокомментировать, прежде чем он отошлет бумаги старшинам.
Эрон описал, как приехал во Флориду и нашел состарившееся
тело своего друга Дэвида Тальбота мертвым и нуждающимся в захоронении, в то
время как душа Дэвида была надежно спрятана в теле незнакомого молодого человека
– юноши англо-индийского происхождения, больше шести футов ростом, с волнистыми
темно-каштановыми волосами, бронзового цвета кожей и невероятно большими
темно-карими глазами, в которых сквозила печаль. Он отличался отменным
здоровьем и физической формой, обладал острым слухом и спокойным нравом.
Казалось, в его теле обитает только одна-единственная душа – душа Дэвида
Тальбота.
Далее Эрон описывал дни, проведенные нами в Майами, когда
душа моя часто покидала новое тело, а потом вновь возвращалась в него, не
встречая при этом сопротивления со стороны каких-то известных или неизвестных
сил.
Наконец, спустя примерно месяц таких экспериментов, я
убедился, что могу остаться в этом молодом теле, и решил узнать как можно
больше о той душе, что обитала в нем до меня.
Эти подробности я здесь опущу, так как они относятся к
лицам, никоим образом не связанным с данным повествованием. Достаточно сказать,
что мы с Эроном убедились в одном: душа, некогда правившая моим новым телом,
окончательно его покинула. Больничные записи, относящиеся к последним месяцам
существования этой души на земле, более чем ясно подтвердили, что «разум» этого
человека пострадал в результате психологических катастроф и под действием
некоторых лекарств, которые он принимал, хотя никакого вреда клеткам мозга эти
средства не причинили.
Я, Дэвид Тальбот, полностью владея чужим телом, не
почувствовал никакой патологии мозга его прежнего обитателя.
Эрон подробнейшим образом все это описал, не забыв
упомянуть, какую неловкость я испытывал первые несколько дней из-за непривычно
высокого роста и как на его глазах это «странное тело» постепенно «становилось»
его старым другом Дэвидом, по мере того как я обретал старые привычки:
закидывать ногу за ногу, сидя на стуле, или складывать руки на груди, или сутулиться
над письменным столом, или одному мне свойственным образом держать книгу.
Эрон отметил, что острота зрения новых глаз явилась для
Тальбота великим благом, так как в последние годы жизни Дэвид совсем плохо
видел. Боже, как он был прав, а ведь тогда об этом даже я не подумал! Теперь,
разумеется, я видел как вампир и уже не припоминал того перехода к хорошему
зрению во время моей короткой фаустовской юности.
Эрон откровенно написал, что полный отчет об этом
эксперименте не должен попасть в открытые для всеобщего сведения архивы
Таламаски.
«Переселение Дэвида в другое тело, – писал он
недвусмысленно, – ясно показывает, что такой эксперимент вполне
осуществим, если его проводят умело. Мой ужас вызывает не то, что Дэвид
завладел прекрасным молодым телом, а то, каким образом это тело было украдено у
его хозяина персоной, которую мы теперь станем называть Похитителем Тел, для
недобрых целей самого вора».
Далее Эрон писал, что попытается передать эти бумаги
непосредственно старшинам Таламаски.
Очевидно, что трагедия не позволила осуществить его
намерения.
Стиль завершающих трех страниц, озаглавленных «Исчезновение
Дэвида», был чуть более официальным и отличался особой осторожностью, смешанной
с печалью. Лестат упоминался там только как «ВЛ».
Эрон описал, как я исчез на острове Барбадос, не оставив
никакой записки, бросив чемоданы, пишущую машинку, книги и бумаги, которые ему,
Эрону, пришлось забрать.
Как, должно быть, ужасно чувствовал себя Эрон, собирая мои
вещи и не обнаружив ни слова извинения!
