«Что ж, моя дорогая, тебе удалось произвести впечатление. Со
времени нашей последней встречи ты научилась многим новым трюкам. Однако я
требую объяснить, зачем тебе понадобилось колдовать. Я забрал бумаги Эрона. А
также свой носовой платок и вечное перо. Можешь оставаться в гостинице, сколько
тебе заблагорассудится.
Дэвид».
Послание получилось коротким, но после всего пережитого меня
не тянуло на многословие. А кроме того, во мне росло неприятное чувство, что
Папа Легба сердито смотрит на меня со своего разоренного алтаря. В приступе
раздражения я добавил постскриптум:
«Эту ручку мне подарил Эрон!»
Вот теперь было сказано все.
С тревожным чувством я вернулся к алтарю и обратился с
приветствием и молитвой к духу статуи – к тому, кто открывал врата Царства
Небесного, – сначала на португальском, а затем на латыни. «Позволь мне во
всем разобраться, – молился я, – и не воспринимай как оскорбление мои
поступки, ведь я стремлюсь только к знанию и не хочу выказать неуважение. Не
сомневайся в том, что я признаю твою силу. Будь уверен в моей искренности».
После этого я обратился к своей памяти не только за фактами,
но и за ощущениями и сказал духу, заключенному в статуе, что я предан богу по
имени Ошала[Ошала – языческое двуполое существо.], создателю, объяснил, что
по-своему всегда был верен этому божеству, хотя и не соблюдал всех мелочей,
которые другие считают обязательными. И все же я любил этого бога, любил его
истории, его личность, любил все, что мне было о нем известно.
В душе моей зародилось, однако, дурное предчувствие. Разве
может пьющий кровь быть верен богу-создателю? Разве сам факт насыщения кровью
не является грехом против Ошала? Я задумался, но не отступил. Точно так же, как
и много-много лет назад в Рио-де-Жанейро, все мои чувства и помыслы были
обращены к Ошала. Бог-создатель принадлежал мне, а я – ему.
– Защити нас от наших же поступков, – шептал я.
Затем, призвав остатки решимости, я задул свечу, приподнял
статуэтку, забрал свой платок, осторожно поставил фигурку на место и со
словами: «До свидания, Папа Легба» – собрался было покинуть номер.
Я уже повернулся спиной к алтарю и лицом к двери, ведущей в
коридор, но не смог пошевелиться. Точнее, меня охватила уверенность, что
шевелиться не следует.
Постепенно все мысли покинули меня. Сосредоточившись лишь на
своих физических ощущениях, я бросил взгляд на дверь, ведущую в спальню.
Там стояла, держась за ручку двери, сморщенная старуха.
Разумеется, это была Большая Нанэнн. Она смотрела на меня, слегка наклонив
голову набок, шевеля безгубым ртом, словно шептала что-то себе или кому-то
невидимому.
Я шумно вздохнул и уставился на нее в ответ. Это крошечное
видение, маленькая старушонка, глядевшая прямо на меня, не проявляла никаких
признаков слабости. На ней была ночная фланелевая рубаха в редкий цветочек,
сплошь в пятнах кофе – а может быть, и засохшей крови. Мне начало казаться, что
с каждой секундой ее образ приобретает все больше деталей, становится все
реальнее.
Босые ноги, ногти на ногах цвета пожелтевшей кости. Седая
шевелюра, теперь четко видная, словно на нее направили луч света. Я даже
разглядел вены на ее висках и тыльной стороне безвольно висевшей руки. Так
обычно выглядят только очень глубокие старики. Ну и, конечно, возникшее передо
мной видение в точности совпадало с тем, что я видел чуть раньше на подъездной
аллее. И точно такой же Большая Нанэнн была в день своей смерти. В той же
рубашке. И даже пятна на ткани были теми же.
Не в силах оторвать взгляд от призрака, не в состоянии даже
пальцем пошевелить, я весь покрылся потом и смог лишь проговорить шепотом:
– Думаешь, я смогу причинить ей вред?
Видение оставалось прежним. Маленький рот продолжал
шевелиться, но я слышал лишь едва уловимый шепот, какой разносится по церкви,
когда какая-нибудь старуха читает молитвы, перебирая четки.
– Ты полагаешь, я задумал что-то недоброе? – задал я
еще один вопрос.
Фигура исчезла. Она давно исчезла. Я разговаривал с
пустотой.
Я резко обернулся и в отчаянии взглянул на статую святого.
Обычная гипсовая скульптура, не более. Я всерьез подумывал, не разбить ли ее,
но мой мозг никак не мог отделить подлинные желания от гипотетических.
И вдруг раздался оглушительный стук в дверь.
Во всяком случае, мне он показался оглушительным. Хотя,
подозреваю, стучали не очень громко.
Я безмерно перепугался и, не думая уже ни о чем, резко
распахнул дверь и гаркнул:
– Какого черта вам здесь нужно?
К моему изумлению, я увидел перед собой одного из служащих
гостиницы, который, естественно, не мог и предположить, что происходило в
номере, а потому безмерно удивился моей реакции.
– Ничего, сэр, прошу меня простить. – Речь его
отличалась характерной для южан неторопливостью. – Это просили передать
даме. – С этими словами служащий протянул мне обыкновенный маленький белый
конверт.
– Так, сейчас, минутку, – сказал я и, порывшись в
кармане, достал десятидолларовую бумажку. Я всегда припасал несколько банкнот
для таких случаев.
Посыльный, насколько я мог судить, остался доволен.
Я закрыл дверь. В конверте оказался кожаный беретик, который
я так беспечно снял с Меррик в такси. Кожаный овальчик и длинная, обтянутая
кожей булавка, с помощью которой прикрепляли берет к прическе.
Меня охватила дрожь. Все это было ужасно.
Каким образом берет оказался здесь? Невозможно, чтобы шофер
такси привез его в гостиницу. Впрочем, откуда мне знать? Когда все случилось,
помнится, я сознавал, что следует поднять берет и сунуть в карман, но вообразил
тогда, что околдован.
Я подошел к алтарю, выложил берет перед Папой Легбой,
тщательно избегая смотреть ему в глаза, затем покинул номер, спустился по
лестнице в холл и вышел из гостиницы.
На этот раз я поклялся ничего не замечать, ничего не искать,
а идти прямо домой.
Если по дороге мне и попадались привидения, я их не видел,
так как не отрывал взгляда от земли и передвигался очень быстро, но так, чтобы
не вызвать подозрения среди смертных. Прошагав по всей подъездной аллее, я
повернул во двор и поднялся по железным ступеням.
Глава 4
В квартире было темно, чего я никак не ожидал, и Луи не
оказалось ни в гостиной, ни в его комнате, ни в задней половине дома. Что
касается Лестата, дверь в его комнату была закрыта, а звуки клавесина исходили
словно бы из самих стен – какая-то очень быстрая и красивая мелодия.
