За решетчатыми створками ворот стояла Меррик из далекого
прошлого: девочка в коротеньком сиреневом платьице. Слегка наклонив голову
набок, она слушала, что нашептывает ей на ухо пожилая женщина, и кивала в
ответ. А в пожилой женщине я безошибочно узнал давно умершую бабушку Меррик,
Большую Нанэнн.
Тонкие губы Большой Нанэнн кривились в едва заметной улыбке,
и она тоже кивала в такт своим словам.
Присутствие Большой Нанэнн всколыхнуло в моей душе
воспоминания и забытые чувства. Я испытал ужас, затем гнев, но постарался взять
себя в руки.
– Не исчезайте, не уходите, – закричал я, метнувшись к
воротам.
Но фигуры растворились в воздухе, словно зрение отказало,
глаза потеряли фокус.
Терпение мое лопнуло. Окна нашего дома светились, изнутри
доносились очаровательные звуки клавесина – Моцарт, если я не ошибся. Наверняка
это Лестат включил плеер возле своей кровати с балдахином на четырех столбиках.
Значит, сегодня вечером он почтил нас своим визитом и, как обычно, будет молча
лежать и слушать записи до самого рассвета.
Мне отчаянно хотелось подняться к себе, насладиться музыкой
и с ее помощью успокоить нервы, увидеть Лестата, позаботиться о нем, а потом
найти Луи и рассказать ему обо всем, что произошло.
Однако для всего этого еще не настало время. Я не мог войти
в собственный дом «в заколдованном состоянии» – следовало немедленно вернуться
в гостиницу и разрушить чары, что называется, на корню.
Я поспешил на Рю-Декатер, поймал такси и поклялся себе
никуда и ни на кого не смотреть до встречи с Меррик. С каждой минутой мое
настроение делалось все более суровым.
Где-то в глубине сознания зазвучали заклинания-обереги,
призывавшие духов защитить меня, а не пугать. Впрочем, я мало верил в древние
слова, зато до сих пор хранил в памяти воспоминания о том, сколь мощным даром
обладала Меррик.
Взлетев по лестнице, я вставил ключ в дверь номера и, едва
перешагнув порог, увидел мерцание свечи и вдохнул очень приятный аромат, еще
раз напомнивший о прежней Меррик, – аромат флоридской воды, благоухающий
запахом свежеразрезанных апельсинов, любимым запахом богини вуду Эзили и
носящей то же имя богини культа кандомбле.
Что касается свечи, то она стояла на крышке красивого
сундука как раз напротив двери.
Это был манящий свет, лившийся наружу из глубокого стакана,
позади которого стояла и смотрела в самую его сердцевину прекрасная гипсовая
фигурка святого Петра с золотыми ключами от Царства Небесного – скульптура
высотой примерно в полтора фута, изображавшая Петра темнокожим, со
светло-желтыми стеклянными глазами, одетым в мягкие зеленые одежды, расшитые
золотом, и в пурпурную накидку с еще более затейливым золотым узором. В руках
святой держал не только всем известные ключи от рая, но и большую книгу.
От потрясения волосы у меня на затылке встали дыбом.
Конечно, я сразу понял, что эта скульптура символизирует не
только святого Петра, а еще и Папу Легбу, бога-посредника, бога, открывающего
духовные царства, дабы посредством колдовства ты мог добиться успеха.
Прежде чем начинать заклинания, молитву или
жертвоприношение, следует воздать должное Папе Легбе. И тот, кто ваял эту
скульптуру, разбирался в подобных вещах. Как еще объяснить намеренно темный
цвет кожи святого, который теперь казался персонажем какой-то колдовской книги?
В культе кандомбле у него был помощник, к которому я раньше очень часто
обращался. Бог по имени Эшу[Эшу – персонаж афро-бразильской мифологии; злой
демон.]. В любом храме кандомбле ритуальные церемонии начинались с приветствия
Эшу.
Глядя на статуэтку и свечу, я вспомнил даже запах
бразильских храмов с утоптанными земляными полами. Услышал гул барабанов.
Уловил запах блюд, разложенных в качестве подношения. Ко мне вернулись все
ощущения из прошлого.
Вернулось также еще одно воспоминание: о Меррик.
– Папа Легба, – громко прошептал я, после чего слегка
склонил голову и почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Эшу, –
также шепотом обратился я к другому божеству. – Пусть вас не обидит то,
что я здесь делаю.
Я произнес короткую молитву, более привычно звучащую на
давно знакомом мне португальском, и попросил не лишать меня доступа в только
что открытое царство, ведь я относился к богам кандомбле с неменьшим уважением,
чем Меррик.
Фигурка, разумеется, осталась неподвижной, светлые
стеклянные глаза смотрели прямо на меня, но до сих пор мне редко выпадало
лицезреть что-то, столь непостижимым и необъяснимым образом казавшееся живым.
«Наверное, я схожу с ума», – мелькнуло в голове.
Но разве не затем я пришел к Меррик, чтобы попросить ее
прибегнуть к колдовству? И разве я плохо знаю Меррик? Впрочем, я никак не
ожидал стать свидетелем подобных трюков!
Я снова вспомнил храм в Бразилии, где провел несколько
месяцев, запоминая, какие листья можно подносить в дар божествам, слушая
легенды и, наконец, спустя месяцы и месяцы мучительных тренировок танцуя вместе
со всеми по часовой стрелке и приветствуя каждое божество особым жестом или
танцевальным па. Такие танцы продолжались до тех пор, пока на их участников не
снизойдет исступление и они не почувствуют, что божество входит в них,
овладевает их душой... А потом наступало пробуждение и человека охватывало
восхитительное чувство полного изнеможения... В памяти не оставалось абсолютно
никаких воспоминаний о вселившемся в него на короткое время божестве, и потому
приходилось полагаться на рассказы очевидцев.
Да, конечно... Разве мы не этим здесь занимались – разве не
взывали к тем же старым духам? А Меррик лучше других знала все мои сильные и
слабые стороны.
Мне долго не удавалось оторвать взгляд от лица святого
Петра, но наконец я все-таки сумел это сделать.
Я попятился, как делает это любой покидающий святое место, и
бесшумно метнулся в спальню.
И снова вдохнул явственный цитрусовый аромат флоридской
воды, смешанный с запахом рома.
Куда подевались ее любимые духи, «Шанель № 22»? Неужели она
перестала ими пользоваться? Запах флоридской воды был очень силен.
Меррик лежала на кровати, погруженная в сон.
Похоже, за последний час она даже не шелохнулась. Меня
поразило в эту секунду сходство ее наряда – белой блузки и юбки – с
классическим одеянием жриц кандомбле. Для полноты картины не хватало только
тюрбана на голове.
Рядом с ней на столике стояла початая бутылка рома,
опустошенная примерно на треть. Все остальное на первый взгляд оставалось
по-прежнему. Запах ощущался очень явственно: это означало, скорее всего, что
она специально распылила жидкость в комнате, чтобы умилостивить бога.
