Кафе на вокзальной площади работало круглосуточно, там мы и
устроились. Я пила кофе, смотрела в окно и пыталась отгадать, что меня ждет.
Раньше я любила развлекаться тем, что представляла, где буду находиться,
например, через месяц, что буду тогда делать. И почти всегда отгадывала. Но
сейчас, похоже, не тот случай.
В восемь мы вышли из кафе. Дождь кончился, но было пасмурно,
солнце не желало показываться из-за плотных облаков. Похолодало, и теперь я
жалела, что отправилась сюда налегке, не прихватив даже кофты. На мне была
футболка с коротким рукавом, и я успела покрыться мурашками.
– Озябла? – заботливо спросил Павел, в ожидании
такси мы стояли обнявшись, чтобы немного согреться. Водитель в ответ на просьбу
отвезти нас на кладбище деловито назвал цену, и вскоре мы уже выезжали из
города.
Я смотрела на мелькавшие за окном дома со странным чувством,
будто впервые их вижу. Может, из-за скверной погоды родной город казался чужим
и неуютным?
Дорога до кладбища заняла куда больше времени, чем я
предполагала. Наконец мы остановились возле центральных ворот. Водитель остался
нас ждать, а мы направились по асфальтовой дорожке, с двух сторон засаженной
березками. Память подсказывала, что в конце аллеи надо повернуть налево, а
дальше совсем просто: третий ряд, могилы рядом с тропинкой, возле сосны с
изогнутым стволом. Беспокойство возникло, когда мы шли по аллее, потому что
очень скоро мне стало ясно: впереди нет никакого поворота направо. Налево – пожалуйста,
а направо лишь ровные ряды памятников. Хорошо утоптанные тропинки я видела, но
в моей памяти дорожка была покрыта асфальтом. Наверное, я бы до смерти
перепугалась, если бы не ожидала чего-то подобного. Поэтому отсутствие сосны
тоже не удивило. И все-таки я отправилась в том направлении, со слабой
надеждой, что сосна и дорожка куда-то исчезли, а могилы остались.
Могил, конечно, было в избытке, но только не тех, что я
ожидала. Скорее из упрямства я прошла по всему третьему ряду. Павел молча
следовал за мной, глядя себе под ноги. В самом конце обнаружились две могилы с
потемневшими деревянными крестами, на табличках от руки черной краской были
написаны фамилии Евдокимов и Евдокимова. Я некоторое время стояла возле них.
– Может, посмотрим в соседнем ряду? – подал голос
Павел.
– Не вижу смысла, – ответила я. Он кивнул.
– Возвращаемся? – Мы вернулись на аллею. Павел с
сомнением поглядывал на меня. – Ты не удивлена?
– Нет. А ты?
Он пожал плечами:
– Если честно, чего-то в этом роде я и ожидал.
– По-твоему, я тебе голову морочила?
– Не говори глупости. Зачем тогда ты поехала сюда со
мной?
Водитель терпеливо ждал, прогуливаясь возле машины.
– Куда теперь? – спросил он с улыбкой, но поспешно
убрал ее с лица при виде наших физиономий.
– Проспект Мира, тридцать семь, – назвала я адрес.
– Там жили твои родители? – робко поинтересовался
Павел, а я только усмехнулась в ответ.
Тридцать седьмой дом выглядел именно так, как я себе его и
представляла. Пятиэтажная сталинка с просторным двором и детской площадкой.
Водитель по моей просьбе остановился возле третьего подъезда.
– Жди здесь, – сказала я Павлу.
Подъезд был с домофоном. Я набрала цифру 23 и стала ждать.
Ответа не последовало, что неудивительно, в такое время люди на работе. По моим
воспоминаниям (вопрос, стоило ли им верить), я продала квартиру молодоженам.
Пока я топталась возле подъезда, прикидывая, как получить необходимые сведения,
в досягаемой близости появилась пожилая пара. Мужчина нес в руках хозяйственную
сумку, женщина держала его под руку. Я широко улыбнулась, хотя в тот момент это
стоило мне немалых усилий.
– Простите, – начала я, дождавшись, когда они
поравняются со мной. – Не подскажете, кто живет в двадцать третьей
квартире?
Женщина вопросительно взглянула на своего спутника:
– Вроде бы сейчас никто не живет. Сдавали каким-то
девчонкам, но те на днях съехали. Хозяйка померла, а у сына дом где-то в
пригороде.
– Несколько лет назад здесь жила семья, их фамилия
Ермаковы, Геннадий Викторович и Анна Григорьевна. У них была дочь Марина. Вы их
помните?
– Ермаковы? – удивилась женщина. – Ермаковы в
первом подъезде живут. Мать с дочкой. Других Ермаковых у нас не было.
– Вы уверены? – вздохнула я.
– Деточка, мы здесь живем тридцать два года, а
Михайловы из двадцать третьей квартиры жили еще до нас. Когда мы переехали, сын
Михайловых в школу ходил. Женился, двоих детей родил, они тоже успели школу
закончить, и все на наших глазах. А Ермаковы в первом подъезде, восьмая
квартира.
– Спасибо, – буркнула я и вернулась к машине.
Павел сидел возле открытого окна и наш разговор, безусловно,
слышал.
– Соседи живут здесь тридцать два года, – с
усмешкой сказала я. – Но я их вижу впервые, и они меня тоже. Поехали на
вокзал.
Мы вновь устроились в том же кафе. Павел о чем-то размышлял,
избегая моего взгляда. Вопросов не задавал и своего мнения не высказывал.
Наверное, решил дать мне возможность прийти в себя.
– Выходит, что вся моя прошлая жизнь просто
иллюзия, – с усмешкой заметила я, решив, что пришла пора обсудить
происходящее. Павел кивнул.
– Твои воспоминания ничего не стоят, а у меня их вовсе
нет.
– Я отчетливо помню день, когда отправилась на
собеседование четыре месяца назад. Я проснулась утром в своей квартире, и у
меня не было сомнений в том, что накануне я легла спать пораньше, чтобы как
следует отдохнуть и подготовиться. И никаких провалов в памяти, а также повода
заподозрить, что до того момента я была другим человеком. Я отлично знала свою
биографию, знала, что делала вчера, неделю назад…
– Успокойся, – Павел коснулся моей ладони, и я
сообразила, что говорю слишком громко. Ничего удивительного, учитывая мое
душевное состояние.
– Ты помнишь ту дату?
– Двадцатое февраля.
– Восемнадцатого меня подобрали на вокзале, –
сказал он и стал смотреть в окно. – Выходит, что-то произошло с нами примерно
в одно время.
– Что произошло? Черт… такое просто невозможно. Бред.
– Успокойся, – повторил он и сжал мою руку. –
Как бы фантастично все ни выглядело, этому есть объяснение. И мы его найдем.
