– Не хочу, – пожала я плечами.
И мы пошли дальше. Возле подъезда он опять повернулся ко
мне, взял мою ладонь двумя руками и сказал:
– Вы озябли, руки у вас холодные. – Я поспешила
высвободить свою ладонь, злясь на себя за эту поспешность, так приятно было
чувствовать его тепло. – Я заеду за вами в десять, хорошо? – деловито
сказал он, и я, кивнув, вошла в подъезд.
Появление Рахманова, его необыкновенная забота обо мне могли
означать только одно: я опять вытащила счастливый билет – по неведомой мне
причине Елену со мной никак не связали. Это было почти невероятно, если учесть,
что ее убийство готовили заранее и, вне всякого сомнения, вели от съемной
квартиры. Над этим следовало поразмышлять, но я отмахнулась от этих мыслей, как
от назойливых мух. Сидела перед плакатом команданте Че и ныла, пытаясь понять,
что меня здесь удерживает. Не в квартире, конечно, отсюда я могла уйти в любую
минуту, в этом мире…
Мысли о Елене вернулись, причиняя почти физическую боль.
Если ее убили из-за документов (а в этом я не сомневалась), то должны были
догадаться, откуда они появились у нее. Цепочка выстраивалась простая: Пашка, я
и Елена. На приеме нас познакомил сам Долгих, так что сомнений у них быть не
должно. А сейчас я таскаюсь по кабакам который день, и никому до этого нет
дела. Может, Долгих на радостях, что получил документы, решил простить мой
грех? Поверить в такое невозможно. Тогда почему? Что-то в цепочке не сработало,
пошло не так. Елена мало кого знала в этом городе, как бумаги, по их мнению,
могли попасть к ней, если исключить меня? Не складывалось. А если дело не в
документах и речь действительно идет о чьей-то мести? Нет. Парень достал из
машины дорожную сумку, он знал, что искать. А если все проще: она отказала
Долгих, и он убил ее? С него станется. Хотя… если честно, такая мысль не
казалась мне особенно серьезной. Он, конечно, мерзавец и терпеть не может
отступать, для него отказ женщины – оскорбление, и все же убийство – это
слишком. Он ведь прекрасно понимал, какой шум поднимется. Такие, как он, охотно
рискуют из-за денег (в основном чужими головами) и никогда из-за чувств.
Времена Шекспира прошли, из-за любви давно не убивают, по крайней мере, люди с
положением, у которых головы заняты мыслями, как сколотить лишний миллион. На
век Долгих красивых женщин хватит, не только красивых, но и сговорчивых. Тогда
что? Потратив на бесполезные размышления часа три, я пошла спать, вспомнив, что
завтра в десять я должна выглядеть если и не образцовой матерью, то хотя бы не
горькой пьяницей.
Тони подъехал ровно в десять. Выглянув из окна, я увидела у
подъезда его машину, схватила пальто и спустилась вниз. Он вышел, помог сесть,
сказал серьезно:
– Прекрасно выглядите.
– Вы сама доброта, – усмехнулась я.
– Я сказал правду, – смутился он.
– Не сомневаюсь. Вам, должно быть, в детстве внушили,
что врать нехорошо, и вы с тех пор в это верите.
– Вы никогда не принимаете меня всерьез, –
вздохнул он. – Иногда это обидно.
– Обижайтесь на здоровье. – Я поймала его взгляд и
вздохнула: – Ладно, извините.
– Почему Маша уехала в Питер? – спросил он, когда
мы выехали со двора. – Ведь у нее нет никакой тетки. Ведь нет?
– Я своих-то родственников не знаю, где мне знать
Машкиных.
– У нее нет никакой тетки, – буркнул он
недовольно. – Вы хотели, чтобы она уехала. Почему?
– Думала попьянствовать без ее материнской опеки.
Знаете, иногда это раздражает. Опять же мое дурное влияние, а у нее семья…
– Зачем вы все это говорите? – разозлился
он. – Всю эту чушь? И не стройте из себя пьяницу – это просто смешно.
– Попробуйте убедить в этом своего друга.
– Знаете, о чем я думаю? – вздохнул он. –
Если бы мы могли поговорить, я бы…
– Что? – хихикнула я.
– Я бы смог вам помочь, по крайней мере, попытался.
– Не надо помогать, в смысле, все нормально. Если
честно, Олег прав, у меня скверный характер, иногда вдруг накатит…
– Заткнитесь, – неожиданно заявил он, отвернулся и
до самого дома Рахманова больше не произнес ни слова.
Тот встретил нас с видом радушного хозяина, даже кинулся
обниматься с Антоном, точно век не виделись, правда, меня принципиально
игнорировал. Мазнул взглядом и нахмурился, но решил быть добрым. Ему очень
хотелось выглядеть таковым в глазах друга, оттого мое свидание с сыном длилось
целых четыре часа. Невиданная до сей поры роскошь. Мужчины пили пиво на
веранде, а я устроилась на ковре рядом с малышом, в очередной раз поразившись,
как он быстро растет. Он уверенно ходил, забавно болтал и мог произнести
примерно двадцать слов: «папа», «тетя», «гулять», «дай», но среди них не было
слова «мама».
Я попыталась вспомнить, сколько раз за последний год виделась
с малышом. Набралось негусто. Он смотрел серьезно, избегал моих рук и то и дело
бежал к отцу. Они были очень похожи, и Рахманов невероятно гордился этим.
Рассказывал о его шалостях и громко смеялся. Легким шлепком отправлял его
обратно, шепнув: «Иди, поиграй с Юлей». Он был уверен в своей правоте и
гордился своим благородством с ней, оттого так удивился, когда Надежда
Степановна увела Колю спять, а я подошла к нему и сказала:
– Я тебя ненавижу.
И поспешила уйти, уловив краем уха, как он возмущенно говорит
Антону:
– Слышал? Теперь ты сам убедился, что она совершенно не
ценит хорошего отношения.
Однако убежденность в моей неблагодарности не помешала ему
явиться ко мне уже на следующий день как ни в чем не бывало. В общем, выходило:
моя жизнь вновь идет по накатанной колее. Еще две недели в газетах и по
телевидению на все лады обсуждали гибель Елены, потом ее имя упоминали все
реже, пока о ней совсем не замолчали. Список нераскрытых убийств пополнился ее
фамилией, и, похоже, этому никто не удивился. Да и чему удивляться? В этом мире
каждую секунду кого-нибудь убивают.
Размышления о ее гибели завели меня в тупик, и встреча с
Долгих отнюдь не внесла ясности. Мы столкнулись в конторе Рахманова. Олег
позвонил мне, чтобы справиться о моих планах, у меня их не было. На какое-то
срочное дело он собирался потратить минут сорок, а потом намеревался где-нибудь
поужинать, вот и предложил мне заехать за ним в офис.
